Наконец, Морсанг, «Вье-Гарсон», байдарки, парусные лодки, вино на затененной террасе. И все это в обстановке какого-то нереального покоя.
Семь или восемь лет подряд, воскресенье за воскресеньем, одни и те же люди в установленный час пили аперитив, днем играли в бридж, танцевали под радиолу.
Значит, первым Джеймс удалялся в парк вместе с Мадо. Это на него саркастически поглядывал Файтен, он встречался с ней на неделе в Париже.
Все знали это, закрывали глаза, помогали при случае любовникам.
В том числе и Бассо, который в один прекрасный день сам влюбился и сменил предшественника.
Ситуация становилась весьма пикантной — достаточно было взглянуть на жалкий вид Джеймса и на самоуверенную Мадо.
К ней и обратился Мегрэ:
— Сколько времени прошло с тех пор, как вы перестали быть любовницей Джеймса?
— Погодите… Пять… Нет, почти шесть лет.
— Как это прекратилось? Он или вы…
Ответить хотел Джеймс, но она перебила его:
— Оба. Мы поняли, что не созданы друг для друга. Несмотря на свою внешность, Джеймс самый настоящий закоренелый мещанин, пожалуй, еше больший мещанин, чем мой муж.
— Вы остались добрыми друзьями?
— Почему бы нет? Если не любишь больше, не значит, что…
— Один вопрос, Джеймс! Вам не приходилось в то время одалживать деньги Файтену?
— Мне? — Ответила Мадо:
— Что вы имеете в виду? Одалживать деньги моему мужу? Зачем?
— Да нет, ничего. Просто мне в голову пришла одна мысль. А ведь Бассо одалживал…
— Это совсем другое дело! Бассо богат! У мужа бывали временные затруднения. Он поговаривал о том, чтобы уехать со мной в Америку. Тогда, чтобы избежать осложнений, Бассо…
— Понимаю! Понимаю! Но ваш муж мог, например, говорить об отъезде в Америку еще шесть лет тому назад, когда…
— На что вы намекаете?
Она уже готова была возмутиться. При одной мысли о сцене оскорбленного достоинства Мегрэ предпочел замять разговор.
— Извините меня. Просто я думал вслух. Поверьте, я ровно ни на что не намекаю. Джеймс и вы вправе делать что угодно. Как раз то же самое говорил мне приятель вашего мужа, Ульрих.
Полуприкрыв глаза, он наблюдал за обоими. Госпожа Файтен удивленно посмотрела на Мегрэ:
— Приятель моего мужа?
— Или знакомый по деловым связям.
— Скорее так, потому что я никогда не слыхала этого имени. Что он вам говорил?
— Ничего особенного. Мы разговаривали о мужчинах и женщинах вообще.
Джеймс немного удивленно смотрел на комиссара, как человек, который начинает что-то подозревать и старается понять, к чему клонит собеседник.
— Все-таки он знает, где Марсель, и не хочет мне говорить! — опять начала госпожа Файтен, вставая. — Что же, я и сама узнаю! К тому же я уверена, что он напишет мне и попросит приехать. Он жить без меня не может.
Джеймс отважился подмигнуть Мегрэ — иронически, а больше угрюмо, что означало: «Можете себе представить, станет он ей писать, чтобы она опять села ему на шею! Такая женщина, как она!».
Мадо повернулась к нему.
— Это твое последнее слово, Джеймс? Так вот твоя признательность за все, что я для тебя сделала?
— Вы много сделали для него? — спросил Мегрэ.
— Но… Он был моим первым любовником! До него я даже не представляла, что смогу обманывать мужа. Заметьте, что с тех пор он здорово изменился. Он не пил тогда. Следил за собой. У него были волосы.
Стрелка весов колебалась между трагедией и буффонадой. Надо было сделать усилие, чтобы заставить себя вспомнить о мертвом Ульрихе, которого кто-то сбросил в канал Сен-Мартен, о том, что шесть лет спустя за навесом двухгрошового кабачка застрелили Файтена и что Бассо скрывается со всей семьей, преследуемый полицией.
— Вы думаете, он смог добраться до границы, комиссар?
— Не знаю. Я…
— Если понадобится… Вы ведь поможете ему? Вы же были у него в гостях. Вы имели возможность оценить…
— Мне надо возвращаться в контору. Я уже опоздал, — сказал Джеймс, ища на всех стульях свою шляпу.
— Я тоже иду, — поторопился сказать Мегрэ. Больше всего ему не хотелось оставаться с глазу на глаз с госпожой Файтен.
— Вы торопитесь?
— У меня дела, да. Я еще приду к вам.
— Увидите, Марсель сумеет отблагодарить вас за то, что вы сделаете для него.
Она гордилась, своими дипломатическими способностями. Она ясно представляла себе Мегрэ, ведущего Бассо к границе и с благодарностью принимающего несколько бумажек по тысяче франков за свою услугу.
Когда он протянул ей руку, она долго многозначительно пожимала ее. И, кивнув в сторону Джеймса, проговорила:
— Не надо слишком сердиться на него. С тех пор, как он пьет…
Оба молча спускались по бульвару Батиньоль. Джеймс делал большие шаги и смотрел себе под ноги. Мегрэ с наслаждением короткими затяжками курил трубку и, казалось, был поглощен созерцанием улицы.
Только на углу бульвара Малерб комиссар спросил, как бы невзначай:
— Правда, что Файтен никогда не просил у вас денег? — Джеймс пожал плечами.
— Он прекрасно знал, что у меня их нет!
— Вы работали в банке на площади Вандом?
— Нет! Я служил переводчиком в американской нефтяной фирме на бульваре Хауссман. Мне не платили и тысячи франков в месяц.
— У вас была машина?
— Я ездил на метро, да! Впрочем, как и сейчас.
— У вас уже была тогда эта квартира?
— Тоже нет! Мы жили в меблированных комнатах на улице Турень.
Он устал. На лице его было написано отвращение.
— Выпьем что-нибудь?
И, не дожидаясь ответа, вошел в бар на углу и заказал два перно.
— Мне-то все равно, понимаете? Но ни к чему устраивать неприятности жене. Ей и без того хватает забот.
— Она неважно себя чувствует?
Опять пожимание плечами.
— Думаете, у нее веселая жизнь. Кроме воскресений в Морсанге, когда она может немного отвлечься…
И без всякого видимого перехода, положив на стойку десяти-франковую бумажку:
— Вы придете сегодня вечером в кафе Ройяль?
— Возможно.
Протягивая руку Мегрэ, он после минутного колебания тихо спросил, глядя в сторону:
— Что касается Бассо… Ничего нового?
— Профессиональная тайна, — ответил Мегрэ, добродушно улыбнувшись. — Вы очень любите его?
