он прибегать к извинению и оправданию в своих собственных грехах, так точно и в проступках детей. И это также ясно выразил блаженный Павел. Заповедуя, каковыми должны быть принимающие начальство над другими, он вместе со всеми другими необходимыми для них качествами требует и попечительности о детях, так что нет нам извинения, когда дети у нас развратны (см. 1 Тим. 3, 4, 5). И совершенно справедливо! Потому что, если бы порочность в людях была от природы, то иной имел бы право прибегать к извинению; но так как мы бываем и худы, и хороши по свободной воле, то какое благовидное оправдание может представить допустивший до развращения и порочности (сына) любимого им больше всего? То ли, что не хотел сделать его честным? Но ни один отец не скажет этого; потому что сама природа настоятельно и непрерывно побуждает его к тому. Или то, что не мог? Но и этого нельзя сказать; потому что многое — и то, что он взял сына (на свое попечение) еще в нежном возрасте, и то, что ему первому и одному только вручена власть над ним, и то, что он постоянно имел его при себе, — делает для него воспитание (сына) легким и очень удобным. Таким образом, развращение детей происходит не от чего другого, как от безумной привязанности (родителей) к житейскому: обращая внимание только на это одно и ничего не желая считать выше этого, они необходимо уже не радеют о детях с их душой. О таких отцах я сказал бы (и никто пусть не приписывает этих слов гневу), что они хуже даже детоубийц. Те отделяют тело от души, а эти то и другую вместе ввергают в огонь гееннский; той смерти подвергнутся неизбежно по естественной необходимости, а этой можно было бы и избежать, если бы не довела до нее безпечность отцов. Притом смерть телесную сможет уничтожить воскресение, как скоро наступит оно, а погибели души ничто уже не вознаградит; за ней следует уже не спасение, а необходимость вечно страдать. Следовательно, мы не несправедливо сказали бы, что такие отцы хуже детоубийц. Не так жестоко изострить меч, взять его в правую руку и вонзить в само горло сына, как погубить и развратить душу; потому что ничего равного ей нет у нас. [1, с. 154]
* * *
Горе тому, кто говорит отцу: «Зачем ты произвел меня на свет?», а матери: «Зачем ты родила меня?»… Ужели возможно для кого-либо сказать своему отцу: зачем ты меня родил, или своей матери, зачем ты меня зачала? Если первое свойственно безумному. то тем более свойственно безумному второе. Ты не обвиняешь природу в такой вине, но Меня, Который есть господин природы, почему ты осмеливаешься обвинять в такой вине? Ты говоришь: почему Бог сотворил людей? Где — рождение по законам природы, там как у отца, так и у матери существуют многочисленные скорби; о них ты не спрашиваешь. Напротив Меня ты призываешь на суд. Почему Он здесь сказал о рождении и о зачатии? Чтобы принять на Себя Самого то и другое расположение родителей, и показать, что причиной того есть также Он — милосердый Бог. В ином месте говорится: как отец ущедряет сынов, так Господь ущедрил боящиеся Его (Пс. 102, 13); а также: есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ем камень? (Мф. 7, 9); кроме того, в этой же самой книге ниже: забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя (Ис. 49, 15). Родители имеют весьма большую заботу, больше которой невозможно найти, но промышление Божие превосходит и ее. Здесь указывается тоже, именно, что Он заботится о Своих служителях подобно родившей их матери и подобно отцу промышляет обо всем, все располагает и есть причина всего. [4, с. 1071–1072]
* * *
Чтобы отсечь сами корни (зла), пусть те, которые имеют детей, находящихся в юношеском возрасте, и намереваются ввести их в мирскую жизнь, скорее соединяют их узами брака. Так как еще в юности возмущают их страстные пожелания, то до времени брака воздерживайте их увещаниями, угрозами, страхом, обещаниями и другими безчисленными средствами; а когда наступит пора брака, — пусть никто не медлить связывать детей своих брачными узами. Не правда ли, что я говорю точно сваха; но я не стыжусь говорить это, потому что и Павел Hie стыдился, когда говорил: Не уклоняйтесь друг от друга (1 Кор. 7, 5). Этого, по-видимому, более надлежало стыдиться, однако, он не стыдился, потому что обращал внимание не на слова, а на поступки, которые (хотел) исправить при помощи слов. [6, с. 719]
* * *
Можешь ли ты сказать, что сын твой или во время совещания с тобой слышал, или сам узнал когда-нибудь, что клянущийся, хотя бы клялся не ложно, оскорбляет Бога? Также, что злопамятному спастись невозможно? Ибо пути, говорится (в Писании), злопамятных к смерти (Прит. 12, 28). Или, — что злоречивого Бог так посрамляет, что даже устраняет его от чтения слова Божия? Также, — что гордого и дерзкого Он низвергает с неба и придает гееннскому огню? Или, — что взирающего (на жену) нецеломудренными очами наказывает, как действительного прелюбодея? А столь обыкновенного у всех греха — осуждения ближних, навлекающего на нас тягчайшее наказание, убеждал ли ты когда-нибудь (сына) избегать этого греха и читал ли ему Христовы заповеди об этом? Или и сам ты не знаешь, что есть такие заповеди? Как же сын будет в состоянии исполнять то, заповедей о чем не знает и сам отец, который должен бы научить его? И, о, если бы было только это зло, что вы не советуете детям ничего полезного, оно не было бы так велико! Но теперь вы увлекаете их еще к противному. В самом деле, когда отцы убеждают детей заниматься науками, то в их разговоре с детьми не слышно ничего другого, кроме таких слов: «Такой-то человек низкий и из низкого состояния, усовершенствовавшийся в красноречии, получил весьма высокую должность, приобрел большое богатство, взял богатую жену, построил великолепный дом, стал для всех страшен и знаменит». Другой говорит: «Такой-то, изучив италийский язык, блистает при дворе и всем там распоряжается». Иной опять указывает на другого, и все — на прославившихся на земле; а о небесном никто ни разу не вспоминает; если же иной попытается напомнить, то он прогоняется, как человек, который все
