хуже еще, чем память Арсения Петровича позабыть. Значит, надо дело делать. Вот, по-моему, как. Это, я считаю, до осени так, до школы… А как в школу пойдете, так там, конечно, уже другой разговор…
Капка тяжело перевел дух и затем продолжал уже решительнее:
– Арсений Петрович что говорил? Что мы прежде всего пионеры и даже всех других пионеров попионеристее. Мы и есть пионеры своего города, пионеры военного времени.
– А если дразнятся вот юнги эти? – спросил кто-то в темноте.
– За словом в карман не лазить, резать с ходу, брить начисто, – ответил Капка. – И вот! – Тимсон для наглядности поднес к костру свой объемистый кулак. – Ты только и знаешь что «вот»… А они эвакуированные. Знаешь, как им в Ленинграде досталось? Какое у них было переживание? Надо считаться и соображать. И помочь если что. Ведь наш город, мы хозяева. Ну и, конечно, если уж сами полезут, не давать им очень-то… Костер гас, вот-вот совсем потухнет.
– Стёпушкин, ты Хранитель Костра, за огонь отвечаешь. Почему жар не поддерживаешь? Костер должен все равно гореть.
Да, костер должен гореть все равно. Что бы там ни было – он должен гореть. Капка очень устал за день. Много пришлось ему передумать сегодня. Тяжелая весть напомнила об отце… Вот как принесут такое же письмо… Но костер должен гореть. Он должен гореть все равно. Под ржавым громыхнувшим листом жести Стёпушкин чиркал спичками. Но хворост попался сырой и никак не разжигался. – В общем, так, – проговорил Капка. – Если ребята не против, то я согласный, как прежде. Давайте решать.
Ставлю на голосование. Приготовьте зеркала! Ну, кто «за»? Он вынул свой заветный карманный фонарь. Батарейка уже иссякала, но лампочка еще давала слабый свет. И бледным желтеющим лучом Капка обвел в пещере вокруг себя.
Каждый синегорец подставлял под луч свое зеркальце, оно вспыхивало в темноте, и Капка считал голоса. – Против?
Полная тьма, единодушная тьма была ответом. Капка еще раз обвел всех товарищей лучом: не блеснет ли кто против? Нет. Он погасил фонарик.
– И предлагаю… В общем, ребята, давайте споем нашу песню, которую Арсений Петрович для нас сложил. Только… пускай кто-нибудь запевает. У меня сегодня горло чего-то простыло.
Синегорцы встали тесным кругом, обняв друг друга за плечи.
В темноте запел своим ясным, зеркальным альтом Валерка:
Отца заменит сын, и внук заменит деда,На подвиг и на труд нас Родина зовет!Отвага – наш девиз, – Труд, Верность и Победа!Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
Мальчики пели негромко, ломкими, еще не устоявшимися голосами, чуточку севшими от волнения. Они пели почти невидимые в темноте, но каждый чувствовал плечом плечо товарища.
И если даже нам порой придется туго,Никто из нас, друзья, не струсит, не соврет.Товарищ не предаст ни Родины, ни друга.Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
А снаружи над островком, над Волгой спустилась ночь без огней и звуков. Только ветер шумел в затопленных кустах да, журча в ветвях, вились струи полой воды. Кира Стёпушкин наконец разжег костер, укрыл его жестью, поднялся, отдуваясь, и присоединился к поющим. Горячие красноватые отблески огня заиграли на лицах. Черты отяжелели, резкие тени легли у всех над бровями, на крыльях носа, на губах.
Лица казались теперь суровыми, крепко, по-мужски отвердевшими. И мальчики пели:
Пусть ветер нам в лицо и нет дороги круче,Но мы дойдем туда, где радуга цветет!Окончится гроза, и разойдутся тучи.Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
Глава 16
Гранатометчики, на линию!
С каждым днем всё тревожнее становились вести с фронта. И утром, когда на заборе у затона наклеивали свежее сообщение от Советского информбюро, люди, сгрудившись, заглядывая друг другу через плечо, молча вчитывались в строки сводки, а потом медленно расходились с замкнутыми лицами, покачивали головами. Иногда кто-нибудь говорил: – Гляди, как прет, окаянный!..
Люди смотрели на Волгу. Вода еще в ней не спа́ла, река была бескрайной, плыла всей ширью мимо городка, отражая безоблачное летнее небо.
А уже полетывали иногда над Волгой немецкие разведчики, цыкали на них где-то за горизонтом резкие на язык зенитки, и небо вдали подергивалось частыми пляшущими звездочками разрывов. В Затоне спешно ремонтировали суда и делали сверх положенного еще кое-что по особому заданию, приезжали военные инженеры, долго в ночь засиживались у директора. Юнги усиленно проходи ли строевые занятия, упражнялись в стрельбе и гребле, одолевали военное дело. И однажды юнги решили показать местным свою выучку и вызвали на соревнование затонских. Объявили, что в воскресенье на площадке Дома пионеров будет военизированный бег с препятствиями, футбольный матч и состязание по гранате на меткость броска.
В Затонске любили всякие спортивные зрелища и гордились своими футболистами. Юношеская команда Затона целую неделю тренировалась перед встречей с юнгами. Ходулю, игравшего вратарем, мастер ради такого дела безропотно отпускал на два часа раньше других. Несмотря на военное время, народу в воскресенье собралось много. На дощатых трибунах уселись в ряд все знаменитые старики Затона: и Егор Данилыч Швырёв, и Макар Макарович Расшивин, и Маврикий Кузьмич Парфёнов, и Михайло Власьевич Бусы-га, и Иван Терентьевич Яшкин. Стариканы были заядлыми болельщиками своей затонской команды. Они были твердо убеждены, что только благодаря проискам неведомых завистников юношеская команда Затона не взяла первого места в области. А по справедливости-то, конечно, она и в само́й Москве бы не уронила своей волжской чести – дали бы только сыграть да чтоб дело решал праведный судья, который не подсвистывал бы противнику.
К состязаниям по военизированному бегу старики отнеслись сравнительно равнодушно. Правда, когда по всем статьям – и по бегу в противогазе, и в состязании на бревне, в штыковом примерном бою, и в проползании через препятствия – юнги начисто обставили затонских, старики стали беспокоиться. Честь Затона была задета. Но совсем загорюнились затонские патриархи, когда начался футбольный матч.
Легкие, худощавые, быстроногие фигуры юнгов в черных трусах и полосатых сине-белых тельняшках стремительно неслись по зеленой площадке, тесня, обводя и сбивая с толку затонских, которые играли в оранжевых футболках. И, как всегда бывает, если какая-нибудь команда явно сильнее, зрителям стало казаться, что оранжевых на поле меньше, чем бело-синих. Затонских сразу прижали к воротам. Старики привставали, стучали палками о доски трибуны, хватались за седые свои головы, в сердцах швыряли шапки оземь и кричали игрокам затонской команды сперва еще ласково: «Серёжа, голу́ба, шибче, милу́ша, давай, давай!» Потом стали подбадривать крепче: «Ну, ну, не сдавай, Петька, рви с ходу, дай ему!» И наконец, махнув на всё рукой, уже отпускали во всеуслышание совсем обидные замечания: «Эх, мазилы-мученики!.. Куды ты, к шуту, подаешь? Раззява-кукла! Балда окаянный! Забыл, где ворота? Дурила!..» Ничего не помогало. Затонские проигрывали. Беки[13] легко и точно передавали друг другу в ногу мяч, и половина поля от
