приглашая нас войти.
Вокруг разрослись молодые деревца, и хижина, будто стыдясь своего неприглядного вида, тщетно пыталась спрятаться за ними. Я уже готова была увидеть, что в лес, обступивший нас со всех сторон, уходит дорожка из хлебных крошек.
– Хютте, – повторил отец.
Он снял рюкзак, опустил его на землю и направился к хижине. Я последовала за ним, пробираясь по траве вверх по склону.
Вблизи дом выглядел еще более удручающе. Я прислонилась к косяку; он оказался рыхлым на ощупь, петли на нем проржавели, а нижняя совсем отвалилась. Глаза не сразу привыкли к темноте, хотя лучики света просачивались через дыры в кровле. Прежде чем я смогла хоть что-то рассмотреть, меня поразила вонь, животный запах, отдающий кислятиной и гнилью, как мокрая собачья подстилка. Отец, уже протиснувшийся внутрь, копался в разбросанных повсюду вещах, пинал какие-то обломки – вероятно мебель, сделанную из такой же грубой древесины, что и внутренние стены. Обнаружив очередную находку – двуногую табуретку, ржавую лопату, метлу с парой прутиков на конце, – он начинал вполголоса ругаться. В середине комнаты, пьяно накренившись, стоял стол. Отец поставил его ровно, покачал, проверяя устойчивость, и стал складывать на него все, что поднимал с пола: зубцы от садовых вил, чайник без крышки, миски и кастрюли, кучи грязных тряпок, от прикосновения рассыпавшихся в пыль, и прочие железки и деревяшки непонятного назначения. Я взглянула назад, на лесистый склон, опасаясь, что этот кавардак мог устроить медведь, но за темным строем невозмутимых деревьев не угадывалось никакого движения. Стена справа от меня была заляпана чем-то вроде глазури, облепленной перьями. Она стекла с полки на металлический ящик, стоящий на четырех коротких ножках, и застыла на нем ровным слоем. Отец поднял с пола деревянную миску и швырнул ее на стол.
– Скотина, – бормотал он, – сволочь, гребаный обманщик. Тут уже лет десять никого не было. – Он обращался скорее к себе, чем ко мне. – Во всяком случае, ни одного человека.
Мне не хотелось входить; от запаха першило в горле. Я стояла в дверях, пока отец хмуро разглядывал каждый найденный предмет. Он поднял куски трубы, видимо провалившиеся через крышу. Покачал головой и провел пальцами по длинным волосам. Кусок глазури висел у него над ухом.
– Как, блин, они умудрились притащить все это сюда и переправить через Fluss? – сказал отец и пнул ящик.
– Где мы будем спать? – спросила я.
Отец огляделся вокруг, как будто только что вспомнил про меня. Он улыбнулся, но только губами, не глазами:
– Если я разберусь со всем этим, нам будет тепло и уютно.
Он попытался соединить куски металлической трубы. Я знала, что он пытается притвориться счастливым.
– Мне тут не нравится. Тут воняет.
– Ты привыкнешь.
Я вспомнила «Детей железной дороги», и дом с тремя трубами, и как им было страшно, когда они впервые там очутились. Наверное, мне нужно быть смелой.
– Крысы всего-навсего, – сказала я, подражая северному выговору.
Он посмотрел на меня, как будто я сделала что-то странное.
– С дороги, Пунцель.
Он протиснулся мимо меня и немного передвинул стол. Снова проверив его на прочность, осторожно влез на него одним коленом, затем другим. Отодвинул хлам и встал в полный рост. Его голова оказалась чуть выше трех балок, тянувшихся поперек потолка. Отец встал на цыпочки и вытянул шею.
– Чтоб тебя, – сказал он, проведя рукой по ближайшей к нему балке.
Сверху посыпались белые хлопья, и я закашлялась. Он спрыгнул со стола, перетащил его в другую часть комнаты, снова залез и осмотрел две другие балки. Пыль закружилась в лучах света.
– Что там? – спросила я.
Он слез и снова притворно улыбнулся:
– Ничего особенного, не волнуйся.
Он уселся на что-то напоминающее кровать, придвинутую к стене напротив полок. Попрыгал, и что-то хрустнуло и поддалось под ним. Ничего не сказав, он поднялся и начал топать по половицам.
– Здесь где-то должен быть погреб, – сказал он. – А с крышей придется повозиться.
Взяв тряпку, превратившуюся в окаменелый комок, он потянул за свисавшую с потолка плеть ежевики, но оторвать не смог. Тогда он снова начал все передвигать, пинать мусор, поднимать вещи, осматривать их и отправлять на стол.
– Где эти чертовы канистры? Он же сказал, что есть канистры.
Я отступила в траву, когда отец потащил стол к двери, однако сразу стало понятно, что он слишком велик и не пролезет. Я услышала, как отец бормочет:
– Видимо, уже внутри его собирали.
– Крысы всего-навсего, – сказала я снова, но на сей раз он на меня даже не взглянул.
Я пошла обратно, вниз по склону. Плотный воздух давил на макушку, пока я сидела на отцовском рюкзаке и смотрела на хютте. Она тоже смотрела на меня; выражение у нее было жалобное, но и немного довольное – ведь у нее наконец-то появилась компания. Земля за ней резко поднималась; нижняя часть склона поросла лесом, потом лишь несколько деревьев цеплялись за камни, а сильно закинув голову, я могла видеть голую отвесную скалу и над ней небо, цветом напоминавшее кровоподтек. Вдалеке за спиной, если прислушаться, раздавался несмолкаемый гул реки. По обе стороны от меня поднимались заросли кустарника, постепенно переходящие в густой лес. Я чувствовала на себе взгляды деревьев, ощущала, как они толкают друг друга, чтобы получше меня разглядеть, но, когда я резко оборачивалась, чтобы застать их врасплох, как в игре «Волк, волк, который час?», они замирали.
Я сидела, положив на руки подбородок и наблюдая за отцом. Выходя наружу, он распевал на мотив оперных арий о том, как здорово жить на открытом воздухе и как нам будет весело. Я не улыбалась, а только сердито хмурилась в ответ. Перед дверью он сложил в кучу все, что могло пригодиться: три ведра, топор, кочергу. Другая куча, из разных обломков, росла быстрее. Когда он возвращался внутрь, пение прекращалось и вместо него раздавались проклятия и ворчание. Было похоже, что когда он меня не видит, то думает, будто меня вообще нет. Я поплелась обратно к открытой двери и встала на пороге.
– У меня колени болят, и я есть хочу, – сказала я в темноту.
Внутри стало чище; показался пол, отец убрал с узкой кровати все лишнее, и проволочная сетка, до этого растянутая под тяжестью всевозможного хлама, вернулась к своему нормальному состоянию. Я не могла представить, как мы будем на ней спать. Разве что свернувшись, как два высохших листочка.
Отец не ответил. Он обнаружил большой ящик и по одному доставал оттуда инструменты: головку молотка без рукоятки, щербатую пилу, ржавый рашпиль, бумажный пакет с
