пену. По крайне мере, сейчас в Киеве «вражды» языков не было и в помине, я этого нигде не заметил, наверное, потому, что на первый план вышли другие вопросы, людей меряли другими мерками, ценили по другим качествам и за другие поступки. Патриотизм и любовь к стране сейчас определялся не тем, на каком языке ты говоришь, вернее, не это было главным критерием.
И, тем не менее, на киевских улицах и в домах именно мова теперь звучала естественно и натурально, спустя столетия забвения и насильственной русификации возвращая город к его украинским истокам.
Сейчас за столом меньше всего мы обсуждали политико-исторический аспект этой войны, хотя, казалось бы, собрались историки, и им сам бог велел. Но почему-то на глобальные «геополитические» темы говорили мало.
Один из гостей (я его не знал и видел впервые) неожиданно признался, что несколько месяцев назад у него началась сильная депрессия, он и не подозревал, что депрессия так протекает. Его жена с младшей дочкой как беженцы в начале войны улетели в Англию, летом они приехали в Киев, пару месяцев вся семья была вместе, а к началу осени жена с дочкой отправились в Англию снова. Его же из Украины не выпустили — мобилизационный возраст. Старшая дочка уехала во Львов продолжать учёбу во Львовском католическом университете. Он снова остался один. Скучал за всеми, особенно за младшей, хоть они и общались ежедневно по Фейсбуку. Потом у него началась бессонница, потом неожиданно стало болеть сердце. Любопытно, что на первый взгляд этот мужчина производил впечатление человека «обыкновенного», даже простецкого, не принадлежавшего к категории людей «ранимых, с повышенной чувствительностью».
— У меня сердце стало болеть так, что я не сомневался, мне пиз..ц, — рассказывал он. — Пошёл к кардиологу. Сделали все тесты, — ничего не обнаружили. Сказали: «Парень, у тебя сердце здоровее, чем у быка». Выписали таблетки от депрессии. Но и таблетки мне не помогали. Я ни с кем не хотел видеться, меня даже стали посещать грязные мысли покончить с собой. К счастью, помогли друзья: они тащили меня и на шашлыки, и на рыбалку, и в кафе, звонили каждый день. Короче, выкарабкался.
— Да, мы все держимся, не ломаемся. Мы нэзламни. Вот — Юра, приехал из Америки, уверяет нас, что вся Америка нами восхищается. Приятно такое слышать, — присоединилась к разговору одна из женщин (как мне шепнула на ухо Наташа, эта женщина — подруга хозяйки-именинницы, психиатр по профессии). — Но всё не так просто. Ведь у каждого человека существует свой психологический ресурс, свои психологические возможности, а они не бесконечны. А вы думаете, что наши военные — из железа? А ни фига. Меня как психиатра иногда просят посмотреть военных в одном госпитале под Киевом, попавших туда по разным причинам, в основном из-за ранений и контузий. С ними очень сложно работать. Сообщаю: многие из них в тяжёлой депрессии, и не только из-за ранений. Среди них есть такие, кто глубоко разочарован плохим снабжением, нехваткой оружия, воровством и прочими безобразиями, которые творятся в тылу. Не все из них хотят возвращаться воевать, мечтают о том, как бы поскорее восстановиться и вернуться домой.
— Но среди них есть и такие, которые хотят поскорее встать на ноги и вернуться в строй, ведь так? — спросил её кто-то из гостей.
— Да, безусловно. Есть и такие, — подтвердила она, глубоко вздохнув.
* * *
Быстро стемнело.
Мы вышли с ней на балкон. Она накинула себе на плечи длинное чёрное пальто. А я оставался в своём чёрном свитере.
Она была в великолепной форме для своих пятидесяти трёх лет, стройна, разве что талия не такая тонкая, как прежде. Стрелки чёрных бровей над жгучими карими очима, — как и в молодости, четверть века назад, когда мы с ней виделись в последний раз. Чорні брови, карі очі…
Я сразу же ей это сказал в качестве комплимента.
— Ты тоже мало изменился за эти годы, — ответила она, закурив.
— Я слышал, ты защитила диссертацию, это так? — спросил я.
— Да, теперь преподаю историю в Могилянке. Из-за войны и отключения электричества учёба, сам понимаешь, какая. Даже онлайн очень трудно наладить сносные занятия: то у студентов в доме нет электричества, то у меня. Мы ещё этого не осознали, но в Украине в системе образования возникает колоссальный провал у целого поколения: сначала коронавирус — два академических года учились онлайн, понятно, что это была за учёба. А теперь из-за войны вообще полная задница, — она выпустила струйку дыма, быстро растворившегося в холодном воздухе.
Я посмотрел на её лицо в профиль. И вдруг поймал себя на мысли, что она очень похожа на мою жену: схожий тип лица с правильными чертами, даже носик — такой же маленький и слегка вздёрнутый; и фигурой, и ростом обе очень похожи. Надо же.
Через окна застеклённого балкона с четырнадцатого этажа нам открывался прекрасный вид на город. По дорогам лился нескончаемый поток огней от фар машин. Вдали темнел Днепр, над которым нависали кручи правого берега с золотыми куполами Печерской лавры.
— Ты вышла замуж? У тебя есть дети?
— Да, дважды была замужем. Дважды развелась. Сыну двадцать пять лет, живёт отдельно. Я очень переживаю, что его призовут и отправят на Восток, — она нахмурилась и засопела. Но, быстро отогнав нехорошие мысли, посмотрела на меня и мило улыбнулась. — А ты, Юрась, молодец. Многого добился в Америке. Преподаёшь в колледже в Нью-Йорке, причём на английском языке. Учишься в аспирантуре. Ещё и подрабатываешь парамедиком. Молодец.
— Вот мой сын, взгляни, — я достал из кармана мобильник и с гордостью показал ей фотографию своего сына.
— Похож на тебя, как две капли. Просто поразительно, как похож, — сказала она, понизив голос. Затем раскрыла рот и слегка искривила губы.
Я отлично помнил это её выражение, когда она так — хитровато-лукаво-игриво, с многозначительным намёком — загадочно кривила губы перед тем, как сказать что-то «не в бровь, а в глаз».
— Знаешь, почему я тогда не согласилась выйти за тебя замуж? Сейчас могу сказать тебе об этом правду.
— Почему?
— Из-за твоей мамы. Да-да, из-за твоей мамы. Я её видела всего лишь раз, помнишь, когда ты меня привёл к себе в гости, якобы переодеться и взять зонтик, а на самом деле — познакомить с родителями? Пока ты там возился в комнате, я сидела в кухне за столом, и твоя мама подсела рядом. Она спросила, как меня зовут и как мы с тобой познакомились. Потом она строго посмотрела на меня. И — всё, я сразу поняла, что твоя мама меня не примет, что я для неё буду чужой всегда, может, потому что я — украинка, а ты — еврей. Или — потому что я пришла в её дом, чтобы увести её сына. Моя интуиция никогда меня не подводила, и в тот раз она мне подсказала, что эта женщина будет меня ненавидеть всегда и отравит всю мою жизнь.
— Ты серьёзно? — я не верил своим ушам.
— Да.
— Гм-мм… — я не знал, что ей ответить.
Сказать ей, что моя мама, как почти каждая еврейская мама, просто мечтала, чтобы я женился? (В этом отношении за своего старшего сына Сеньку, который тогда ещё тоже не был
