видней с моей высокой крыши.
Качает небеса голубоватый бриз.
Рождаются слова. Мы скоро их запишем.
Дрожит мой старый дом. Он стар, мохнат, но тверд,
И не его страшит ветров непостоянство.
Мы скоро поплывем в небесный тихий порт,
На звездные огни, в чистейшие пространства.
Мой дом отчаливает. Глуше бьет прибой.
Мы погружаемся в морской неверный вечер.
Неведомых друзей приветствую рукой:
Прощайте, милые, до скорой братской встречи.
Прощайте, милые, я покидаю вас
И в этот строгий час, глухонемой, суровый,
Вам тороплюсь сказать в последний раз
Простосердечное и дружеское слово:
Я видел много бед и всяческого зла,
Тщету людской судьбы, затейливой и нищей,
Я знал живых людей, обугленных до тла,
И слышал голоса лежащих на кладбище.
Я видел, как весной здоровый человек,
Среди веселого земного изобилья,
Стоял и каменел, не поднимая век,
И каменно рыдал от страха и бессилья.
Как человек бросал жену свою и мать
И уходил блуждать, от скуки безумея,
И было нечем — незачем — дышать,
И воздух был ему гранита тяжелее.
Я слышал вой в ночи — нечеловечий зык,
Отчаянье живых пред гибелью бесцельной.
Таких не знает слов ни мой, ни ваш язык,
Чтоб рассказать об этой скорби беспредельной.
…И все же, уходя в поля иных времен,
Пред непроглядной мглой блужданий и открытий,
Всем знанием моим нелегким укреплен,
Вам говорю, друзья: живите и живите.
Воздайте Господу великую хвалу,
Закрыв сердца хуле, сомненью, укоризне,
За колыбель и гроб, за свет дневной и мглу,
За хор пленительный многоголосой жизни.
35. «В дремучей скуке жизни бесполезной…»
В дремучей скуке жизни бесполезной
Блюсти закон и ежедневный блуд,
Работать, есть и спать почти над бездной —
Вот праведный и мужественный труд.
Жить полной волей, страстной и упрямой,
В однообразьи оловянных дней.
Ходить упруго, весело и прямо
Навстречу верной гибели своей.
Нет подвига достойнее и выше:
Так жить, чтоб ничего не отдавать
Ни за бессмертье, что порой предслышим,
Ни за прошедших жизней благодать.
II
36. Посвящение
Благая весть с блаженной высоты,
Ты,
Свет радости в зияньи пустоты,
Ты,
Мой проводник на поприще мечты,
Прими вот эти бедные листы,
Свидетелей трудов и чистоты,
Ты!..
37. Восточный танец
В ответ на знак — во мраке балагана
Расторгнуто кольцо сплетенных рук,
И в ропоте восставших барабанов
Танцовщица вступила в страстный круг.
Плечо и грудь вошли степенно в пляску,
В потоке арф нога искала брод,
Вдруг зов трубы — и, весь в легчайшей тряске,
Вошел в игру медлительный живот.
О, упоенье медленных качаний,
О, легкий шаг под отдаленный свист,
О, музыка неслыханных молчаний,
И — вдруг — удар, и брызги флейт и систр!
Гроза. Безумье адского оркестра,
Раскаты труб, тревожный зык цимбал.
Как мечется испуганный маэстро,
Но все растет неукротимый вал.
И женщина — бесстрашная — вступила
С оркестром в сладострастную борьбу.
Ее из мрака музыка манила —
И шел живот — послушно — на трубу.
Но женщина любила и хотела —
И, побеждая напряженный пляс,
Она несла восторженное тело
Навстречу сотням раскаленных глаз.
О, этот час густой и древней муки:
Стоять во тьме, у крашеной доски,
И прятать от себя свои же руки,
Дрожащие от жажды и тоски.
38. «Я был пылинкою в игре миросмешений…»
Я был пылинкою в игре миросмешений,
Я еле был — в полунебытии…
Душа качала в первобытной лени
Видения бесцветные свои.
Я шел, кружась, сквозь пустоту и бездны,
Сквозь сладость первозданного огня,
Весь осиянный счастьем бесполезным,
Неудержимой радостью звеня.
Но там, где — ветром никогда не бита —
Душа росла в пространствах, как трава,
Где шли, моим покорные орбитам,
Веселые и нужные слова,
Где тишина цвела, благоухая миром,
Пришла ко мне — и возмутила кровь! —
Из хаоса и тьмы грохочущего мира
Незванная враждебная любовь.
Она пришла ко мне безжалостно и грубо
Сломать мой круг, мой стих, мою судьбу.
И душу обожгла, и опалила губы,
Чтоб солью огненной томить мою алчбу.
Вот ворвалась, пошла кружить и бесноваться,
Дыша стыдом, томленьем и тоской…
Остерегайся, ты, посмевшая ворваться
В мой гармонический покой!
В пустыне и огне, к отравленным колодцам,
Как некогда, меня швырнуть ты хочешь вновь,
Но снова — тверд и горд, иду с тобой бороться.
Любовь, обрушься! Трепещи, любовь!
Не доверяй себе. Беги, единоборства!
Вот в этом теле — бедном, как ковыль —
Сокровища стихов, терпенья и упорства,
Которые скалу разрушат в пыль.
Тяжка твоя ладонь — и я паду, быть может,
Но ныне я тебе велю:
Не слушай — не поверь! — дрожи смертельной дрожью,
Когда я крикну, сломанный, «люблю».
39. «…Нужны были годы, огромные древние годы…»
…Нужны были годы, огромные древние годы
Псалмов и проклятий, торжеств, ликований — и мглы,
Блистательных царств, урожаев, проказы, невзгоды,
Побед, беззаконий, хвалений и дикой хулы,
Нужны были годы, века безнадежных
