ладно? И поучать меня тоже не надо. Я сама со всем справлюсь. Лучше бы со своей жизнью разобрался. Если бы ты был такой умный, то, наверное, не сел бы за распространение. — Меня оглушает собственный голос, полный злости, и лишь потом приходит осознание того, что я сказала. Пальцы впились в старую столешницу. Дыхание сбилось.
Костя ударил разом по двум болевым точкам — маме и Свечке.
Костя съеживается и часто моргает. Делает вдох, после чего тихо произносит:
— Тыкать меня этим в морду — подло, Инга. Меня подставили, и ты это знаешь.
Он разворачивается и выходит из кухни. Меня мгновенно начинает душить чувство вины. Я ведь так не думаю, зачем ляпнула?
Черт!
— Кость! Кость! — Кричу вслед под свист чайника.
* * *
На следующее утро я сваливаюсь с температурой. Голова раскалывается, спину чудовищно ломит, а в груди горит. Не помогают ни спреи, ни таблетки.
В голове такая каша, что ни о каком расследовании я не помышляю. Любой мыслительный процесс причиняет боль.
Костя остается со мной. По негласной договоренности мы оба делаем вид, что вчерашнего разговора не было. Он приносит мне лекарства и ромашковый чай.
Даже в этом состоянии я чувствую стыд и вину за то, что наговорила ему. Благодарно сжимаю его руку и снова проваливаюсь в сон.
Ночью мне становится так плохо, что Костя вызывает скорую. Морщусь от громких голосов и ледяных прикосновений врача. Мне делают укол, и я снова засыпаю.
Так проходят два дня. На третий — становится чуть лучше. С облегчением узнаю от Кости, что с Антошкой все хорошо. Наверное, моя иммунная система решила отомстить мне за невнимательность к себе и наплевательское отношение.
Утром в квартире чудесным образом появляются Аня с Робертом. Они стоят надо мной, как обеспокоенные родители.
В комнате пахнет сладкими духами, на столе лежит огромный пакет с фруктами.
Подкладываю подушку под спину и хриплю:
— Так, тревожное семейство Дельфинов, немедленно перестаньте меня гипнотизировать. Я жива. Болею редко, но, как видите, метко. — Захожусь в приступе кашля.
Аня скептически смотрит на меня и тянется с поцелуем, но на полпути осекается и снова выпрямляется.
— Вы что здесь делаете?
— Заюш, ты три дня на сообщения не отвечала. Мы с Бертом волновались.
Закатываю глаза.
— Ты мне то месяцами не звонишь, то чуть ли не каждый день преследуешь. Про личное пространство не слышала? — Ворчу я.
Аня растягивает губы в улыбке, демонстрируя идеально-белые зубы, и собирается что-то сказать, но ее прерывает мелодия звонка.
Роберт достает телефон.
— Алло. — Едва успевает ответить, как из трубки сыплется отборный мат.
Роберт отходит к окну, но громкий динамик все равно позволяет услышать гневные речи Федорцова-старшего.
— Чтобы через пять минут твоя жопа была здесь! Сам разгребай за собой это дерьмо! — голосятв трубке и связь прерывается.
— Папа не в духе? — Неуместно хихикает Аня.
Роберт снова подходит к моей кровати. У него горят уши и щеки. Он поправляет идеально лежащую челку и прячет телефон в карман серого пиджака.
— Ехать надо. — Говорит севшим голосом. — Выздоравливай, Инга.
— Спасибо. — Благодарно киваю и подтягиваю одеяло повыше.
Мне становится искренне жаль Роберта. Не думала, что Николай Павлович — такое хамло. Он со всеми своими сотрудниками так разговаривает или только с родственниками? Почему-то мне кажется, что с Марком Николаевичем этот номер не прошел бы.
— Все, мы погнали, пока папа там все с землей не сравнял. — Говорит Аня, поднимаясь с моей кровати. — Я еще тебе рыбку красную привезла и костный бульон. Пока, дорогая. — Она, по привычке, чмокает воздух и выходит вслед за Робертом.
— Спасибо. Костик закроет за вами. — Хриплю вслед.
— Малыш, высадишь меня у торгового центра. У меня запись на маник. — Доносится до меня ласковое мурчание Ани в коридоре.
Что Берт там такого наворотил, чтобы так орать?
А что, если Федорцов-старший знает о существовании компромата и поэтому нервничает и срывается на всех?
Хлопает входная дверь, и в квартире становится тихо. Я включаю себе медитацию на телефоне и засыпаю под бормотание приятного голоса, который вещает, что Вселенная даст мне все самое лучшее.
Не зря люди говорят, что сон — лучшее лекарство. Дней через пять я прихожу в норму и тут же сажусь за письменный стол разгребать переводы. К вечеру у меня слезятся глаза от монитора. Я жую бутерброд и понимаю, что Мирон уже два дня, как вернулся.
Пишу ему сообщение с просьбой о встрече, но ответа не получаю. А еще через два дня до меня, наконец, доходит, что Мирон Дмитриенко по какой-то причине меня избегает. Или избегает неприятного разговора?
Настя
Не знаю, в какой момент я стала бояться Костю. Сначала включилась интуиция, потом присоединился разум. В памяти возникали его взгляды, нелогичность поведения, случайные касания.
Раньше я принимала его целиком и полностью. Он был соседским парнем, одноклассником, другом. Мы все жили в равных условиях — условиях дефицита. Нам всем не хватало внимания родителей, а родителям — денег и чувства стабильности и безопасности.
На фоне тупых одноклассников, мечтающих с седьмого класса ущипнуть за задницу, Костя выглядел нормальным парнем. Он помогал матери, хорошо учился, ходил в художку и не давал слабых в обиду. Он прибегал к кулакам в самых крайних случаях, но, если это и случалось, бился яростно и до последнего. За это его уважала местная гопота и особо никогда не цепляла.
Ему не очень везло с девушками. Никому не удавалось задержаться рядом с ним надолго. Выбирал он только один типаж: высоких, стройных шатенок с зелеными глазами. По-моему, была даже рыжеволосая девочка. Они сменялись калейдоскопом, не принося ему счастья.
Я была слепой и глупой. Если бы я меньше доверяла людям, то, наверное, раньше бы увидела то, что всегда было под носом — его маниакальную любовь.
Однажды случилось то, что лишило меня равновесия и привычного видения моего друга. Иными словами — я была в полном шоке.
Перед очередной выставкой Лидия Владимировна настояла на том, чтобы я привезла десять картин сразу. Полагаю, сделала она это просто из-за своего стервозного характера. Одно полотно было особенно большим. Общественный транспорт отпадал, а машину я не водила. Марк был в командировке в Лондоне, поэтому я попросила Костю о помощи с перевозкой. В галереи художники сами должны были заботиться о транспортировке.
— Привет, Настенка! — Костя коснулся взглядом моих голых колен.
Подошел вплотную и обнял, скользнув ладонями по спине. В душе заворочалось странное ощущение неправильности происходящего, которое я подавила в себе.
На Косте была
