— Молодой он еще, — причмокнув от удовольствия, философски заметил Данила Евгеньевич. — И память у него хорошая.
Трубецкой выслушал. Хмыкнул — про память старый друг заметил точно, опустошил рюмку:
— Так что там про капелюшечки?
Данила Евгеньевич поперхнулся, посмотрел укоризненно.
Их отношения были даже не дружескими — братскими, в том лучшем смысле, когда друг за друга горой. А то, что один князь, а второй простой дворянин, никого из них особо не волновало.
Там, где грань жизни и смерти, на некоторые вещи смотришь иначе.
Им — довелось побывать и увидеть.
Впрочем, особых трений у них не было и до этого… довелось. Просто оба умели ценить главное. И хранить его, защищая от событий и обстоятельств.
— Про капелюшечки… — угрюмо повторил Данила Евгеньевич. Наполнил рюмку, выпил, собираясь с мыслями.
Первая попытка отработать методику оказалась провальной. Стоило попробовать выдавить ту самую капелюшечку, рвануло, как из брандспойта.
Сергею-то хорошо — чем плотнее полевой корсет, тем крепче держит спину, а вот самому Даниле Евгеньевичу плохо. Как минимум от осознания, что какая-то деревенская знахарка могла, а он — нет.
Вот тогда и решил использовать Александру. Было ощущение, что в рассказе девушки кое-чего не хватало. И это «кое-что» напрямую касалось того, чем он занимался.
Оставив парня отдыхать, позвонил Саше.
Та появилась через полчаса. Посмотрела на лежавшего на кушетке Сергея, на Данилу Евгеньевича…
— Представляешь, — ища понимания, вскинулся Данила Евгеньевич, — я ее спрашиваю: а чем капелька отличается от капелюшечки? Я! Профессор! Заведующий кафедрой! Признанное светило! Спрашиваю у этой пигалицы! А она искренне, без тени лукавства смотрит на меня и говорит: «Капелька — это когда проходит через широкую трубочку для коктейлей. А капелюшечка — через тонкую».
— Ну… — снова наполнив рюмки, глубокомысленно произнес Трубецкой.
— Вот тебе и ну! — грозно отрезал Данила Евгеньевич. — Когда я попросил продемонстрировать и то и другое, вошла в полевую структуру и протолкнула через суженные каналы спины Сергея сначала капельку, а потом капелюшечку. А затем повернулась ко мне и заявляет: «А теперь, профессор, вы. Я в вас верю!»
Посмотрев на зашедшегося смехом друга, Данила Евгеньевич тяжело вздохнул.
Сергей тоже хохотал. Всячески сдерживался, но кушетка тряслась, вызывая не злость, а странную такую обиду пополам с гордостью. Да, себя, конечно, немного жалко, но это ведь он заметил девчонку в поезде. Это ведь он уговорил и настоял…
И Люся, когда поделился, тоже зашлась смехом. До выступивших на глазах слез и начавшейся после этого икоты.
— Ну и как, — все еще продолжая всхлипывать, Трубецкой зацепил на вилку кусочек копченого мяса, — получилось?
Данила Евгеньевич довольно усмехнулся, расправил плечи:
— А как же!
А то, что вышло коряво и далеко не с первого раза… Методику предстояло тщательно отрабатывать. То, что сделано, — первый крошечный шажочек. Как та самая капелюшечка.
— Еще она заставила поклясться, что ее имя в этой работе упоминаться не будет, — грустно добавил он. — И я ее уговаривал. И Сергей… Сам сидит на кушетке с голым торсом, убеждает… А она смотрит на него совсем не по-девичьи, как целительница смотрит, и спокойно так, твердо говорит: нет.
— Возможно, у нее на то имеются причины. — Трубецкой передвинул тарелку поближе к другу.
Данила Евгеньевич не отказался. Намотал нарезку на вилку, посмотрел на друга совершенно трезвым взглядом. Напоить целителя, если он того не захочет, задача невыполнимая. Трубецкому об этом было известно.
— Естественно, Тофа, у нее есть причины. Но ты ведь понимаешь, что если методика сработает…
— Вот тогда и поговорите еще раз, — перебил его Трубецкой.
Данила Евгеньевич подумал и… кивнул, соглашаясь. Сам ведь недавно думал про Сергея. Главное, не давить, а потихонечку продавливать. А вот с Александрой вдруг взял и растерялся. То ли потому что девушка, то ли…
— Про Варланова новенькое есть?
Трубецкой тяжело вздохнул. Профессор хмыкнул: мол, пои не пои, а про насущное я не забыл.
— К детям, а их у него двое, приставлена охрана. Супружница не кажет носа из дома. А так… — Он пожал плечом. — Он ведь в персидском отделе служит, а у персов опять какие-то непонятные шевеления. Может, одно к другому отношения и не имеет, но мои люди копают. Да и Дедов…
— Так это был все-таки он? — тут же подобрался Данила Евгеньевич.
Взгляд, которым тот тип проводил уходившую из купе Александру, профессор не пропустил.
— Пока недостоверно, но… Войдите! — разрешил он, отреагировав на стук в дверь.
Данила Евгеньевич чуть развернулся…
— Отец…
Младший Трубецкой выглядел скорее не растерянным, а потерянным. Смотрел хмуро. Кривился.
— Ты откуда такой? — поднялся старший Трубецкой. Подошел к сыну, развернул того к свету.
— От Воронцовых, — отступил младший. — Как-то это все…
На взгляд Данилы Евгеньевича, это действительно так и выглядело. Сначала отказаться от сына лишь потому, что полюбил не ту, которую приглядели родичи, а теперь, когда так страшно убили…
Смерть обнажает скрытое, проявляет, обдирая чужие представления и домыслы.
Жаль, понимают это поздно. Когда уже ничего не изменить.
* * *
Мне показалось, что звонок раздался сразу, как только уснула, но на экране телефона, когда взяла в руки, часы показывали за полночь.
Номер я видела впервые, вот только сердце забилось сильнее. Словно подсказывая, кто это был.
— Да, — ответила я негромко, опасаясь спугнуть ночную тишину.
День выдался сложным. Впрочем, и те, что ему предшествовали, легкостью тоже не отличались.
— Открой дверь, — попросили меня хорошо знакомым голосом.
— Сейчас! — Я едва не закричала от радости. Вскочила. Накинув поверх ночной рубашки домашний халат, кубарем скатилась вниз.
Там на миг замерла, успокаивая дыхание, но к двери все равно кинулась, как если бы от этого зависела жизнь.
Ночной гость протиснулся в появившуюся щель, плотно закрыл дверь за собой и повернул вставленный в замок ключ.
А я не знала, то ли плакать, то ли смеяться. Вроде и не виделись меньше недели, но он был своим. Тем самым родным, присутствие которого поблизости в моей новой жизни вселяло в меня уверенность.
— Ну что, егоза, — развернувшись ко мне, раскинул он руки. — Целовать дядьку Андрея будешь?
— Буду! — бросилась я ему на шею. Ухватилась, поджав ноги и уткнувшись носом в ухо.
