со страху.
На конечной станции мальчики узнали, что трамвай идет только до улицы «У Новых садов». Лойзик спросил, где эта улица находится, и, когда узнал, что недалеко от вокзала, сказал Франтику:
— Поехали, хоть этот кусок проедем, а уж от вокзала я дорогу знаю.
Они сели в почти пустой вагон.
— Думаю, далеко мы не уедем, — сказал кондуктор пассажиру, давая ему билет. — После десяти всегда начинается налет.
Кондуктор был прав. Только они приехали к старому Брно, завыли сирены, это означало непосредственную опасность. Трамвай остановился, и человек десять, которые там были, выскочили. С ними вместе и Лойзик с Франтиком. Люди спешили в укрытия.
— Слышишь, самолеты!
— Ага, прямо над головой.
Мужчина, за которым они бежали, сердился, что не объявили тревогу раньше, а то объявляют, когда самолеты над головой.
— Лойзик, куда мы бежим?
— Туда, за людьми, они бегут в укрытие.
— Послушайте, я бегу на Шпильберг! — воскликнул один из бегущих.
— На Шпильберг? Ни за какие коврижки. Сколько там сбросили бомб! Пошли со мной. Пробежим через Рыбарскую улицу к ярмарке и через реку на Червены копец. Там будет безопаснее.
Все побежали к Рыбарской улице, и мальчики за ними. Внезапно Лойзик услышал свистящий звук, такой звук вчера он слышал несколько раз и потому знал, что это падают бомбы. Он огляделся, куда бы прыгнуть… Франтик бежал в пяти шагах от него. Лойзик хотел позвать друга, но яркая вспышка света ослепила его, земля исчезла из-под ног, и острая боль пронзила тело. Он потерял сознание.
IX
— Сестра, как прошла у мальчика ночь? Он спал?
— Ночью еще бредил, пан доктор.
— Какая у него температура? (Сестра подала доктору температурный листок.) Хм, тридцать девять и шесть. А утром мерили?
— Да, пан доктор, вот утренняя температура.
— Тридцать семь и четыре. Так, сегодня четвертый день, как он пришел в сознание?
— Да, пан доктор.
— Вы уже знаете, как его зовут?
— Пока еще нет. Я его спрашивала несколько раз, но он все время говорит какую-то ерунду. Называл несколько имен, все время спрашивает, не в гестапо ли он, и несколько раз твердил, что какой-то Франтик ни в чем не виноват, что он ничего не украл…
— Ну, хорошо. Назначения те же: компрессы на ушибы, на ссадины мазь и каждый день перевязки.
Перед тем как отойти от постели больного, доктор положил руку на обнаженную грудь мальчика. Тот открыл глаза. Какое-то мгновение мальчик глядел отсутствующим взглядом, потом вдруг пристально посмотрел на врача.
— Где я?
— Ну где ты можешь быть, мальчик? Лежишь в больнице.
— А почему?
— Почему? Разве ты сам не чувствуешь почему? Разве у тебя ничего не болит?
— Болит, голова ужасно болит.
— Ну, вот видишь. Лежи спокойно, и все пройдет. Денька через два будешь уже молодцом… А как тебя зовут?
— Почему вы хотите это знать?
— Каждый, кто лежит в больнице, должен быть записан. А потом, мы хбтим сообщить твоим родителям, что ты здесь, они ведь не знают, что с тобой случилось. Ты из Брно?
— Да.
— Не бойся, скажи, как тебя зовут.
— У меня ужасно болит голова.
— Сестра, смените ему компресс!
— Сейчас, пан доктор.
— Кто это был?
— Это сестра. Сейчас она положит тебе новый компресс, чтобы у тебя не так сильно болела голова.
— Сестра? У меня нет сестры… Нет, я больше вам ничего не скажу. А то вы еще и папу арестуете.
Врач взял мальчика за руку, посчитал пульс и велел сестре, которая меняла компресс, подготовить шприц. Мальчик лежал, повернувшись спиной к врачу, он даже не чувствовал, когда врач протирал ему кожу спиртом, но, когда доктор вонзил иглу, с испугом повернул к нему голову.
— Я ничего вам не скажу, ничего… Каждый день вы меня бьете, каждый день меня мучаете, но я не проговорюсь!
— Спокойно, паренек, спокойно, вот увидишь, сейчас тебе станет легче. Ты ничего не должен говорить, а мы ничего не хотим знать. Подождем, пока тебе не станет лучше, а тогда поговорим. Не бойся нас, мы желаем тебе только добра.
— Послушай, мальчик, — наклонилась к нему сестра, — если бы ты сказал, как тебя зовут, мы бы написали твоим родителям — и папа пришел бы тебя навестить. Ведь он о тебе беспокоится.
— Папа дома?
— Ты же знаешь, что дома.
— Правда, папа дома?
— Ну, конечно. Мы хотим, чтобы он навестил тебя. Как только получит от нас письмо — сразу придет.
— Правда?
— Ну конечно, только скажи нам, как тебя зовут.
— Кого зовут? Ах, того?.. Вы хотите его тоже арестовать. Нет, ничего я вам не скажу.
— Глупыш, никого мы не хотим арестовывать. Зачем нам кого-то арестовывать?
— Правда, вы его не арестуете? Не скажете папе, что я назвал его фамилию?
— Папе? Я думаю, папа будет рад, что ты нам сказал, как его фамилия, чтобы он мог к тебе прийти.
Мальчик посмотрел вокруг, словно боялся, чтобы никто не услышал, и прошептал:
— Докоупил.
— Докоупил? — повторила сестра и записала фамилию на листочке. — Где он живет?
— Лесная улица, дом 87. А вы не арестуете его?
— Ничего не бойся, он скоро к тебе придет.
— Он дома? — выкрикнул мальчик.
— Ну, мы ему напишем, и он к тебе придет. Только лежи спокойно и ничего не бойся. А как тебя зовут?
— Лойзик.
— Лойзик. Такое хорошее имя, а ты не хотел нам его сказать.
Сестра написала перед фамилией Докоупил еще имя Алоиз. Погладила Лойзика по щеке и подошла к врачу, который осматривал пациента на соседней кровати.
— Пожалуйста, сестра, посветите мне сюда. Это ужас, какая всюду темнота!
Сестра посветила врачу электрическим фонариком, потом врач что-то диктовал сестре и она записывала.
— Здесь невозможно работать, невозможно! — воскликнул доктор. — Свет отвратительный, воздух как в уборной…
Врач был прав. В брненской больнице св. Анны во второй половине апреля 1945 года больные и врачи находились в тяжелых условиях. Из-за постоянных налетов все отделения перевели в подвал. В подвале, в маленьких кельях и в коридорах больные лежали, как говорится, один на другом. Только у самых тяжелых были отдельные постели. Остальные больные и раненые, как правило, лежали по двое на носилках и матрацах прямо на полу. Из-за ежеминутно объявляемой тревоги не было возможности даже проветрить помещение. Электропроводка была повреждена, и помещения освещали свечками и электрическими фонариками. Необходимого для тяжелобольных покоя не было и в помине. Все время прибывали раненые, санитары везли их по длинным коридорам на колясках, а колеса были без шин и страшно грохотали по каменным плитам коридора.
Взрывы бомб и
