дверце вольеры.
— Буркетик, — ласково проговорил Петька. — Больно тебе?
Медведь жалобно заворчал.
— Больно? — переспросил Петька и открыл вольеру. — Беги! Дурашка! Беги скорее!
Медведь вышел наружу, потянул носом воздух и трусливо попятился назад.
Глядя на него, Петька от неожиданности остолбенел.
— Куда же ты, глупый? Беги отсюда!
Медведь в ответ застонал и забился в самый дальний угол вольеры.
— Беги! Беги, — попытался командовать Петька. Но все было напрасно. Буркет и не думал уходить из клетки. Он родился и вырос в цирке, никогда не жил в лесу и теперь испугался густой, темной чащи. Петька понял вдруг это и замолчал. На душе, у него стало горько и больно. Он хлопнул дверцей вольеры и побрел в избу. И в первый раз за все это время пожалел о том, что связался с Алмазовым и не поехал в лагерь.
НА ТО И ОХОТА
Уже несколько часов брели охотники по холодной, солоноватой воде залива. Один, высокий, широкоплечий, шагал впереди и тянул за собой груженный снаряжением и провизией кулас[5]. Другой, поменьше, шел сзади и подталкивал кулас, упираясь веслом в корму.
Светило солнце, но не было жарко. Ветер подымал на море легкую зыбь, приятной прохладой обдувал им лица, плескал водой в борт куласа. Они часто останавливались и, защищаясь рукой от ярких лучей, пристально вглядывались вдаль. Вокруг, насколько видел глаз, была вода и вода. Густые коричневые водоросли, зеленая шелковистая трава и темные колонии ракушек, отчетливо просвечивая сквозь нее, ковром расстилались на пути и мягко тонули в песчаном дне, когда на них наступал тяжелый резиновый сапог. Вода была прозрачна как стекло. Блестя и искрясь на солнце гребешками бесконечных волн, она заливала все видимое пространство, смыкаясь у самого горизонта с голубовато-серым краем неба. Ни кустика, ни травинки не возвышалось над ней. Лишь вдали виднелась одинокая черная точка. Это был затопленный рыбачий баркас. К нему-то и двигались охотники. Баркас этот лежал на дне, занесенный песком больше чем наполовину. Через его борта свободно перекатывались волны. Он почти уже весь сгнил, но нос и корма, возвышаясь над водой сухими островками, еще неплохо сохранились.
Неподалеку от баркаса под водой темнели илистые отмели — излюбленные места кормежки гусей и казарок. В тихую, безветренную погоду птицы на них собиралось так много, что издали казалось, будто со дна всплывают острова. Но стоило разыграться хотя бы небольшому шторму, огромные стада гусей, поднятые ветром, взлетали вверх, а море, урча и пенясь, смыкалось на их месте седыми кипучими волнами.
Охотники подошли к баркасу, когда солнце начало уже садиться. Тот, что был поменьше, Сергей, первым забрался на гладкие, потемневшие от времени доски кормы и, не сдержав улыбки на румяном безусом лице, спросил:
— Небось километров десять махнули от берега?
Иван покачал головой:
— Это ты загнул маленько. И восьми не будет. Устал?
Сергей смутился:
— Нет, что ты. Как завтра, постреляем?
— Должны, — согласился Иван. — Моряна вроде раздувается. Да и небо румянится.
Сергей тоже взглянул на небо, но ничего не понял.
— А много можно будет взять, ежели, скажем, стрелять весь день? — снова спросил он.
— Полон кулас, — усмехнулся Иван, потерев шершавой ладонью рыжеватую щетину щеки. — Только к чему нам надсаживаться?
Сергей прищелкнул языком и, не сказав больше ни слова, взял из куласа мешок. Забравшись на баркас, вынул из мешка хлеб, вареную картошку, рыбу и фляжку с водой и разделив все это, половину протянул товарищу. Они закусили и, спрятав остатки, принялись разгружать кулас. В нем по очереди им предстояло спать ночью.
День между тем быстро угасал. Солнце село, и только краешек его раскаленного диска еще выглядывал откуда-то со стороны берега. Розовые лучи теперь уже не падали на воду, а лишь скользили по ней, и вода от этого сразу потемнела, стала иссиня-черной.
Ночью пошел дождь, зашумел по воде густой капелью. Стало еще темнее. Небо немного прояснилось только под утро. Дождь кончился, но ветер завыл еще злее. День начался сразу же после коротких предутренних сумерек. Он как-то потихоньку, словно крадучись, раздвинул мглу и замерцал тусклым светом.
Охотники, мокрые и прозябшие, поднялись со своих мест и принялись приводить в порядок намокшие вещи. Над водой низко плыли серые клочки тумана. Грязно-желтая пена хлопьями вскипала на волнах. Каспий хмурился и сердился на то, что его всю ночь будоражил колючий ветер, больно хлестали холодные капли дождя и не дали ему хорошенько выспаться.
Вода заметно прибыла и теперь только на четверть не доставала до борта кормы баркаса.
Лебеди, гуси, казарки, сидевшие на отмелях всего в каких-нибудь трехстах метрах от охотников, стаями поднимались на крыло и с криком носились в воздухе. Они то и дело пролетали над баркасом, нисколько не пугаясь людей, и все кружились, кружились над водой в огромном, нескончаемом хороводе. Ветер трепал им перья, сбивал с полета, перемешивал стаи.
Иван выстрелил в большого старого гуся. Гусь камнем упал с высоты, тяжело ударившись о воду.
— Как? — не скрывая восхищения, спросил Иван.
Сергей проворно спрыгнул с баркаса и, подхватив гуся за грудь, восторженно крикнул:
— Ого! Одно сало!
— Сам ты сало! — презрительно выдавил Иван. — Тоже охотник!
Стрельба началась. Утки, гуси, встречаемые выстрелами, то и дело падали в воду. Их подхватывало волной, захлестывало, но они не тонули, а, распластав бессильные, неподвижные крылья, оставались держаться на поверхности. Иван связывал убитых птиц и укладывал рядками в кулас. К полудню нос куласа был полон дичи.
— Хватит, пожалуй, — рассудил Иван, — класть скоро будет некуда.
— На себе унесем, пропасть не дадим. Бей знай! — скороговоркой ответил Сергей и выстрелил в стадо казарок. Но поторопился и промазал. Птицы взмыли вверх. Сергей послал им вдогонку второй заряд, и тоже мимо. Тогда, выругавшись, он быстро перезарядил ружье и, не сдержав обиды, визгливо крикнул:
— Не суйся под руку! Видишь, что получается!
Иван неодобрительно крякнул.
— Зря жадничаешь. Норму уже набили. Куда тебе столько?
— Не пропускать же ее мимо, коли она сама к нам летит, — смягчился Сергей, продолжая выцеливать птиц.
— Всех не перебьешь, — недовольно буркнул Иван и вдруг, оттолкнув кулас, сердито резанул: — Кончай это дело!
— Что, что ты? — не понял Сергей.
— Кончай, говорю, стрелять, — упрямо повторил Иван, — не к чему дичь переводить. Отвел душу и точка. На всю жизнь едино не запасешься!
— Да что ты, Ваня, шли-то сколько? Неужели дарма? — запричитал Сергей. — Ведь я впервой на такую охоту попал. Утка-то ныне какая? Один жир. Продать — с руками оторвут. Это ведь
