мешки для мусора. Мужчина был худым, ниже меня ростом, но взрослым, с морщинами вокруг глаз и редеющими волосами. Он был в ужасе. Я никогда не видел, чтобы взрослый мужчина умолял и плакал. Он скулил, как маленькая девочка, рыдал, предлагал нам все, что угодно, если мы сохраним ему жизнь. По правде говоря, он вызывал у меня отвращение.
Клэр наблюдает за мной, ее грудь едва поднимается и опускается в такт дыханию.
— Отец сказал: «Пристрели его». Я навел пистолет. Нажал на спусковой крючок. Я был удивлен, какую маленькую дырочку это проделало в его груди. Думал, что он не умер, и мне придется сделать это снова. Но он упал вперед через несколько секунд.
Клэр наконец выдыхает, долгий, хриплый звук, мало чем отличающийся от последнего вздоха умирающего человека. Я отчетливо помню этот звук. А также потертые ботинки. И у него была царапина на подбородке, как будто он порезался, когда брился тем утром.
— Ты был ребенком, — говорит Клэр. — У тебя не было выбора.
Я смотрю ей в глаза, не дрогнув.
— У меня был выбор, — говорю я. — На спусковом крючке был только мой палец.
Голова Клэр почти незаметно покачивается.
— Ты его ненавидишь? — спрашивает она.
Она имеет в виду моего отца.
— Конечно, нет.
Она слегка хмурится.
— Ты сказал, что мой отец лжец и убийца. Что он виноват в смерти Рокси.
— И что?
— Разве твой отец не такой же?
Я фыркаю, заводя двигатель машины.
— Это не битва добра со злом, Клэр. Нет добра и зла. Здесь либо кто-то со мной, либо против меня. Можешь догадаться, на чьей стороне твой отец. Но я даю тебе шанс быть со мной. Потому что ты не хочешь стоять рядом со своим отцом, когда я вышибу ему мозги.
Глава 10
Клэр
Константин абсолютно непреклонен в том, что мой отец убил Рокси. У него нет ни малейшего сомнения в том, что он виновен. Я, с другой стороны, не убеждена.
Обещаю себе, что он не причинит боль моему отцу. Мы выясним, кто убил ее и почему, и ему придется отказаться от своего неустанного преследования и желания отомстить папе.
Константин звонит по телефону, и хотя он быстро говорит по-русски, я почти уверена, что он разговаривает с одним из своих солдат. Я слышу его тон, когда он выкрикивает приказы.
Это вызывает румянец на моей груди и шее, что смущает и настораживает меня. С какой стати он оказывает на меня такое влияние, когда я этого не хочу? Он преступник, скотина. Он делал со мной возмутительные вещи и угрожает еще худшим. Я должна презирать его.
И все же я крепко сжимаю бедра, пытаясь унять пульсацию между ними, поворачиваю лицо к окну, чтобы он не увидел румянец на моих щеках.
— Увидимся там, — говорит Константин по-английски, заканчивая разговор.
Мы едем по многолюдным улицам Пустоши в другой взятой напрокат машине, на этот раз с тонированными стеклами. Интересно, каково это — жить вот так изо дня в день, жизнью кочевника. Негде пустить корни, нет места, которое можно назвать домом. Сегодня вечером он может вернуться в секс-клуб или переночевать в доме друга. У него, вероятно, есть конспиративная квартира, куда он может нас отвезти. Ясно, что в его распоряжении нет недостатка в ресурсах. Но будет ли у него когда-нибудь место, где он сможет по-настоящему остепениться? Сможет ли он когда-нибудь снова ходить по улицам средь бела дня?
Смогу ли я?
— Ты когда-нибудь была на боях, маленькая птичка? — спрашивает Константин.
— Это… бой? Что ты имеешь в виду?
Его губы приподнимаются, он иногда так делает, когда я говорю или делаю что-то забавное, по его мнению.
— Драка, Клэр. Там люди бьют друг друга.
— В спортивном смысле?
Он пожимает плечами, явно не заботясь о том, что люди бьют друг друга по другим причинам. Меня это не удивляет, но все равно выбивает из колеи. Его небрежное мнение на жестокое насилие меня нервирует.
— Нет, — честно говорю я. — Я никогда раньше не видела никакого боя, ни на ринге, ни где-либо еще, — я задумчиво поглаживаю подбородок, перебирая свои воспоминания. — Ну хотя… однажды, в седьмом классе, несколько мальчиков из-за чего-то поспорили и подрались, но всех разогнали, никто не пострадал.
— Они подрались из-за тебя?
Я смотрю на него, разинув рот.
— Из-за меня?
Он поворачивается, не отрывая глаз от дороги, но немного напрягается.
— Ты ведешь себя так, будто это невозможно.
— Так и есть.
Он тянется к моему колену и не слишком нежно сжимает его.
— Хватит уже.
Я хочу уточнить, но не делаю этого. Мое горло словно забито, а в носу покалывает, и я не знаю, почему.
Ему не обязательно говорить это вслух, но он бы боролся за меня. В этом нет никаких сомнений. Он уже угрожал одному из мужчин, и защищал меня перед своим отцом.
Почему?
— Ты жила защищенной жизнью, маленькая птичка.
Я смотрю в окно и киваю.
— Знаю.
Долгие мгновения мы едем в тишине. Различия между нами кажутся огромными.
Я накручиваю прядь своих волос, все еще глядя в окно, когда он, наконец, снова заговаривает.
— Сегодня вечером ты увидишь бой, не похожий ни на что.
Я поворачиваюсь к нему и моргаю.
— Ты на кого-то нападаешь?
Грустная улыбка мелькает на его лице.
— Нет, Клэр. Если бы я планировал нападение, ты бы не пошла со мной.
Почему?
Этот вопрос снова всплывает у меня в голове, но я не могу произнести его вслух. Я нахожусь с ним в таком месте, где мне нужно смотреть, слушать, наблюдать. Что-то подсказывает мне, что ответов у меня будет более чем достаточно, и скоро.
— Сегодня вечером ты пойдешь со мной в Яму, — продолжает он, сворачивая на узкую, тускло освещенную улицу, заставленную машинами.
— Ладно, это не похоже на милое местечко, где можно выпить пару коктейлей, — бормочу я, чтобы скрыть бешеный стук своего сердца. — Слово Яма напоминает об Эдгаре Аллене По.
— Яма и маятник, — тихо говорит он. — Мой любимый рассказ.
Он продолжает меня удивлять. Во-первых, его удивительно нежный тон. Его признательность за хорошую еду. Теперь он любитель Эдгара Аллена По?
— Тебе нравится По?
— Конечно. Что здесь может не понравиться? — он сворачивает на другую дорогу, и припаркованные машины проносятся мимо нас так быстро, что мой желудок сжимается и переворачивается. Мы въезжаем глубоко в сердце внутреннего города, и я никогда раньше не была поблизости от этого места. Я удивляю даже себя, когда понимаю, что
