но весьма эффективную позицию: утверждать, что на опознании она элементарно ошиблась (бывает же такое?), а никакого преступного умысла она не имела. А то, что касается ее признаний при допросах в российской прокуратуре, то на суде она вполне могла от них отказаться: дескать, на меня давили, угрожали арестовать и посадить в тюрьму, я со страху и подписала всё, что мне было велено. Попробуй докажи, что дело было не так. К тому же немаловажное значение в подобных случаях может иметь и моральная сторона дела. Как это будет выглядеть со стороны: хорошую, никогда ни в чем не замешанную женщину обвиняют в том, что она, стремясь спасти своего непутевого мужа от мести бандитов, идет на сделку с совестью и нарушает закон. Никакого корыстного умысла здесь усмотреть невозможно и нельзя указать ни одного конкретного человека, ставшего жертвой ее показаний (не Тимошу же считать такой жертвой). Конечно, так поступать нельзя, но можно ли расценивать такой проступок как серьезное уголовное преступление? Мутное какое-то дело получается, и неясно, захотят ли молдавские коллеги с ним связываться. Так что следователи могли как переслать в Кишинев копии соответствующих допросов, поставив молдавскую полицию в известность о преступлении, совершенном Анной Чебаковой, так и наплевать на это дело – кому же охота брать на себя дополнительные хлопоты? Как было на самом деле, дошедшая до меня история умалчивает. Да это и не важно. Для нас важно лишь то, что следственные действия в отношении нашей героини не были продолжены, и, несмотря на все подозрения в отношении нее и на все претензии к ее сомнительным показаниям, она была отпущена с миром. Милиция и прокуратура перестали ей интересоваться.
Можно сказать, что и сама Анна Владимировна не стремилась к общению с окружающими и не стала задерживаться в родном городе. Не выходя из разрешенного ей школьной администрацией отпуска, она подала заявление об увольнении по собственному желанию, распродала – особенно не торгуясь – всё свое имущество, включая и так ценимую ею квартиру, и вскоре после Нового года с тремя чемоданами отбыла из города в неизвестном направлении. Вряд ли в ее решении уехать подальше отсюда можно усмотреть нечто удивительное. Многие, оказавшись на ее месте, сделали бы то же самое. Понять ее не трудно. Редкостная, необычная история о том, как она трижды опознавала тело своего мужа и три раза получала свидетельства о его смерти, а также о трех урнах с прахом Пескаря, захороненных под его памятником, очень быстро распространилась по городу, встречая живой интерес особенно среди тех, кто знал Пескаря и его жену. Вот и скажите, может ли нормальный человек жить обычной жизнью, зная, что за его спиной постоянно шепчут: это она, та самая... трижды хоронила мужа... сама же и сдала его, когда ей мешать стал... Ясно, что при таких перспективах многие решат бросить всё и, уехав куда подальше, где о тебе никто не слышал, начать новую жизнь на новом месте.
На этом под нашей историей из жизни была подведена жирная, но... – как видимо, уже сообразил проницательный читатель – еще не окончательная черта.
8
Я почти не сомневаюсь, что если бы история о трехкратных «похоронах» никому не известного владельца «Трех пескарей»[13] осталась в том виде, как она здесь представлена, она никогда не достигла бы моих ушей. Несмотря на всю свою экзотичность (и даже подобие волшебной сказке) она не настолько занимательна, чтобы приковать к себе внимание широкой публики и побудить слышавших ее к дальнейшим пересказам своим знакомым. Не тянет она, грубо говоря, на образец современного городского фольклора. Да, в жизни такое, вероятно, может быть, но в качестве литературного произведения ей не хватает внутренней цельности. Никак не обоснованные самим ходом событий и характерами героев повторения всех этих опознаний, свидетельств о смерти, похорон, так раздражавшие своей бессмысленностью и алогичностью следователей, отрицательно влияют и на восприятие текста слушателем или читателем. Следящему за сюжетом не достает в этой повести естественных мотивировок, прозрачных для понимания и обусловленных внутренней логикой событий. Понятно, почему герой скрылся, подложив вместо себя труп какого-то бомжа, окочурившегося от чрезмерного употребления алкогольных суррогатов, но зачем ему понадобилось второе свидетельство о смерти? И скажите, какого черта он поперся в этот город, где, как он и опасался, ему пришлось окончить свои дни? Что за вопиющая, граничащая с натуральным сумасшествием, бестолковость и бессмысленность поведения? Какой же из него ловкий, удачливый деляга? Болван он! И правильно, что жена так решительно от него избавилась. Поделом ему! Близкое к этому, хотя и несколько смягченное впечатление производит на слушателя и героиня повести. С одной стороны, ее рассказы следователям складываются в жалостливую и даже убедительную, если не придираться, историю о предательстве любимого мужа и о поруганном женском достоинстве. Героиня претендует на человеческое сочувствие, и трудно ей в этом отказать. Но с другой стороны, как повествователь, так и вся картина событий постоянно напоминают слушающему о том, что не стоит так уж развешивать уши и соболезновать несчастной женщине, – вполне возможно, что значительная часть рассказанного далека от истины и предназначена скрыть и замаскировать ее реальные побуждения и поступки. Сдала она своего мужа или не сдала? Вроде бы вся совокупность известных нам фактов подталкивает к выводу: сдала. Ну, и как это вяжется с образом обыденной женщины, ставшей жертвой мужского вероломства? Вовсе не вяжется. Но может, мы напрасно подозреваем ее в такой жестокости? Ответа повесть не дает, и ее финал не рассеивает густой туман, закрывающий от слушателя суть происходящего.
Подытоживая это краткое обсуждение, можно сказать, что экстраординарность описываемых событий и определенная занимательность сюжета не могут полностью компенсировать чисто литературные недостатки этой повести. Познакомившийся с ней человек – речь, конечно, о тех, кто никогда до тех пор не слышал о Пескаре или о его жене и не знает, кто это такие, – скорее всего не станет пересказывать ее далее. Что ему за дело до причудливых судеб неизвестных ему людей? Поэтому я и сказал, что у такой повести почти что не было шансов дойти до сведения слушателей, непосредственно не соприкасавшихся с ее героями и живущих, как я, на большом отдалении от места ее действия.
Но ведь дошла же. Через множество рассказчиков и через тысячи километров, отделяющих меня от того города, где происходили события. И это стало возможным, я считаю, только потому, что у этой – уже известной читателю – истории из жизни появилось небольшое,
