выдала своего мужа, выглядит достаточно обоснованным. В первом варианте, ее рассказ дает весомый мотив для такого поступка (страх), во втором – заявление об отпуске прямо указывает, что она загодя знала, чем всё закончится. Но подозрения – подозрениями, а как было на самом деле? Ответа на сей кардинальный вопрос у следователей не было, и ожидать, что в деле появятся новые свидетели и новые материалы, проливающие свет на эту темную историю, было бы чересчур оптимистично.
Стоит кроме того сказать, что и вообще вся эта третья часть похождений Пескаря производила впечатление глупой, неправдоподобной выдумки. Ее трудно было бы принять всерьез, если бы не лежащие в ЗАГСе документы. Следователи, надо полагать, прекрасно видели, что по своей бессмысленности (и даже абсурдности) эпизод с повторной регистрацией брака (и не где-нибудь, а в районном ЗАГСе по месту жительства Анны Владимировны!) ничем не уступает уже обсуждавшемуся эпизоду с повторением «похорон» нашего героя. Зачем это дурацкое (иначе не скажешь) «бракосочетание» – с цветами, поздравлениями, обменом кольцами[12] – могло понадобиться вполне здравому и в высшей степени прагматичному Пескарю? К чему вся эта комедия? Если он собирался «забрать» свою жену и увезти ее в какие-то розовые дали, то что мешало ему сделать это безо всяких предварительных церемоний? Почему бы ей не проделать весь этот путь в качестве вдовы Виктора Чебакова, а уже в Кишиневе (или «где-то в Европе», то есть на месте их нового жительства) оформить новый брак с молдавским подданным Мунтяну? Ведь очевидно, что таким простым способом Пескарь мог избежать тех опасностей, которые поджидали его в родном городе. Что заставило его пойти на этот серьезный риск? Для этого требовалась чрезвычайно важная для него причина, о которой следователи не имели не малейшего представления: сам Пескарь умолк навеки, а его вдова отговаривалась незнанием его мотива. Ссылки на обуревавшее его желание никогда не расставаться со своей суженой, ничего не объясняли: уговорил бы ее (по телефону) приехать к нему и не расставался бы – зачем для этого совать голову в пекло?
При этом трудно сомневаться в том, что инициатива с регистрацией брака исходила от самого Пескаря. С большой степенью достоверности можно утверждать, что Анна Владимировна не собиралась повторно регистрировать брак. Даже если вынести за скобки ее недоказуемое участие в выдаче бандитам местонахождения задолжавшего им Пескаря, всё ее поведение (а не только словесные показания) говорит, что она намеревалась избежать этой процедуры. Пусть в ее исходном уговоре с мужем такая регистрация под новым именем и присутствовала (полностью исключать эту возможность нет достаточных оснований), но к тому времени, когда ее надо было осуществить, планы нашей героини уже были другими. Она уже не была в этом заинтересована. Так что заинтересованным лицом мог быть только Виктор – никакие другие выводы здесь невозможны. Если бы это она настаивала на регистрации, то чем бы она могла аргументировать свое предложение мужу приехать сюда и здесь оформить брак? Что могло побудить его презреть вполне реальную опасность и пойти навстречу ее просьбам? Ведь, не будь на то его желания, он легко мог отказаться от ее приглашения, сказав: О чем разговор? Приезжай сюда, тут и поженимся. Могла ли она что-то возразить в этом случае? Нет. Единственное – более или менее разумное – объяснение, вытекающее из всех этих рассуждений, сводится к тому, что заинтересованным в получении брачного свидетельства был именно Пескарь. Лишь такое предположение как-то сочетается с известными нам фактами: муж твердо решил оформить брак со своей же вдовой, но сомневался, что, находясь от нее на большом расстоянии, сможет уломать ее на этот шаг. Поскольку без нее эта процедура была невыполнима, он и решил вернуться в город несмотря на грозившую ему опасность, – видно, он был уверен, что в его присутствии она не сможет противостоять его воле. Но зачем ему была так нужна эта бумажка, что ради нее он пошел на смертельный риск? Опять непроницаемый для взгляда туман и никаких разумных предположений.
К счастью для следователей, вся эта предыстория убийства нашего героя, крупно рисковавшего и павшего жертвой криминальных разборок (а возможно, и доноса со стороны желавшей от него избавиться жены), не имела большого значения для того конкретного уголовного дела, которое они расследовали. Как уже говорилось, с тем делом всё обстояло очень просто, ясно и логично. Не добившись ничего путного от допросов вдовы покойного, дело завершили, и вскоре оно было передано в суд. Я не знаю, что говорили на суде обвиняемые и какую меру наказания им определили судьи, да это и выходит за рамки нашей истории.
Для нас важно только, что в материалах дела Анна Владимировна так и осталась свидетельницей. Никаких обвинений ей предъявлено не было. Да и в чем ее можно было обвинить, подведя ее поступки под определенную статью Уголовного кодекса? В намерении выйти замуж при живом муже? Но это звучит просто смешно. Даже если трактовать это как намерение по изготовлению подложных документов (ведь она знала, что ее муж живет по фальшивому паспорту), то она легко могла опровергнуть такое обвинение, заявив, что такого намерения она не имела, а лишь делала вид из страха перед своим связавшимся с бандитами мужем. Гораздо опаснее для нее были вполне обоснованные подозрения в том, что она – своим звонком – сдала мужа бандитам. Это можно было бы подвести и под соучастие в убийстве. При том, что в качестве мотива преступницы можно было указать как страх перед мужем, так и желание отомстить ему за то, что он ее бросил. Но могли ли ведущие дело следователи надеяться, что они смогут убедительно доказать ее вину в этом отношении? Очевидно, что дело это было бы гиблое, и никаких серьезных доказательств они бы привести не смогли. Ни один прокурор не стал бы утверждать такое обвинительное заключение. Тем более, что защита без особого труда доказала бы, что сам факт пресловутого звонка неизвестной бабы ничем не подтверждается и зиждется исключительно на слухах. Можно ли осудить человека на основании того, что какие-то ребята что-то там болтали? Правда, наша героиня сама признала, что лжесвидетельствовала в молдавской полиции при предъявлении ей трупа неизвестного наркомана, в котором она опознала своего мужа. Так что ее вполне можно было осудить за сообщение официальным лицам заведомо ложных показаний, что привело к появлению фальшивого свидетельства о смерти. Но, во-первых, возбуждать такое дело было исключительной прерогативой молдавской полиции, а никак не местных милиционеров. А во-вторых, любой толковый адвокат, несомненно, посоветовал бы своей подзащитной занять простейшую,
