будем ждать трамвай, или я сейчас попрошу взрослых перевести нас. Я начала осматриваться, есть ли поблизости взрослые, как, не успев ничего, понять, я увидела, как Даша летит в одну сторону, перекувыркиваясь, её отбрасывает в сторону, валенки с ног слетают, и разлетаются на проезжей части. Мои глаза наполнились страхом и ужасом, выступили слёзы. Я не знала, что делать, немного заметалась, ведь Даша была на другой стороне дороги, неподвижна и я не знала, жива ли она. Через какое-то время к ней подбежали взрослые, подняли и одели ей валенки. Другие подошли ко мне, сказали, что я свидетель, чтобы никуда не уходила. Я сказала, что Даша моя подруга, и мы пошли к ней. Мне было так страшно, а они меня только и расспрашивали об её родителях, их рабочие телефоны и всё такое прочие. Я, даже, от страха не смогла к ней близко подойти, стояла в стороне и смотрела, как взрослые возле неё сидят. Потом приехала скорая, положила её на носилки, в машину и увезла. Я продолжила свой путь, дойдя до бассейна, меня всю трясло, и я не могла плавать, я только чувствовала тряску и дрожь и плакала, рассказав о случившемся тренеру.
Конечно, я натерпелась и допросами со стороны её родителей, учителей, следователя, который приходил к нам домой и брал у меня показания. Ночами я плохо спала, страх был такой силы, что я и в школе не могла нормально заниматься, зная, что случилось с моей лучшей подругой. Я думала, что родители Даши винят меня во всём, ведь я повела нас другой дорогой, я позволила нам уйти с остановки. Но, что я тогда могла поделать, мне самой было всего десять лет, и на твоих глазах сбивает машина твою лучшую подругу, и ты не знаешь, что с ней, не знаешь, чем и как помочь. Даша лечилась долго, перенесла несколько операций, потом дома месяц лежала в гипсе, а потом долго носила специальный корсет. Учительница ходила к ней домой, а мне в школе без неё было очень одиноко.
В начальной школе у меня был ещё один друг Саша, с которым я сидела за одной партой. Я с ним тоже играла, мы больше всего любили кататься на лыжах. Даже, говорили о том, что когда вырастим, станем мужем и женой, но когда мы стали подростками, Саша тоже отвернулся от меня, считая, что в таком возрасте мальчик и девочка общаются только по любви, а раз её у нас с ним не было, то общаться не следует. Мне было больно слышать такое, когда я потеряла лучшую подругу, и понимание одиночества и осознание того, что я осталась совсем одна, давило на меня с такой силой, что не хотелось существовать.
8
На день защиты детей родители подарили мне путёвку в санаторный лагерь «Заповедное», чтобы смогла отдохнуть, ведь я никогда не была в лагере и мечтала там побывать, все из моих друзей, конечно кроме Даши, бывали там и рассказывали в мельчайших подробностях, как в лагерях хорошо, что им нравится. Я была очень рада этой поездке, с радостью собиралась, но сам лагерь радости мне не прибавил, дети меня не возлюбили, что я была полновата, избегали, игнорировали и обзывались. Мне там было одиноко и тоскливо. Моего отсутствия и в тихий час не замечали, один раз только меня потеряли, когда я гуляла не со всеми на площадке, а ушла подальше, побродить между аллеей елей. Я вообще старалась ходить там, где был асфальт, избегая кустарников, чтобы меня не укусил клещ, потому что наших ребят кусали, а потом куда-то в город увозили для исследования, чтобы знать какой именно клещ их укусил.
Однажды я заметила, как один мальчик отрывал бабочкам крылья, которые облепили дерево сирени и наслаждались цветочным нектаром. Я спросила у него, зачем он это делает, а он сказал, что просто так. Я тоже попробовала оторвать одно крылышко, вначале мне стало, немножко жаль бабочку, но, когда я оторвала ей второе крыло, я поняла, что могу ею управлять, и мне это чуть-чуть понравилось, я спросила у мальчика больно ли им, он сказал, что нет, и я оторвала ещё нескольким бабочкам крылья. Потом на какое-то время подумала, что им всё же может быть больно, что они теперь не смогут летать, а только ползать, вспомнила о своей боли, что мной тоже когда-то так управляли, и я была похожа на обескрыленную бабочку, которой хотелось вспорхнуть и улететь. Мне стало их жалко, я заставила мальчика остановиться и больше не отрывать им крылья, что им всё равно больно, я так внушала ему эту мысль о боли, как будто пыталась сказать, что мне тоже было больно и плохо, как им сейчас. Он ушёл, а я осталась и ещё какое-то время смотрела на обескрыленных бабочек. Мне хотелось вернуть им крылья, но от того, что этого не произойдёт, мне становилось грустно, я вспомнила страшное тюремное отделение, мой страх провалил моё сердце глубоко в душу и я ушла подальше от этих бабочек, чтобы побыстрее уйти от боли, которую испытывала, глядя на них.
И боли в сердце никакой,
И ты живёшь сама с собой!
Нет у тебя ни друга,
Нет у тебя любви,
А лишь одна разлука –
Мучительна она,
На свете ты одна,
Но такова судьба.
Смирись ты с ней,
И до последних дней
И каждый день
Живи, как тень!
В лагере ко мне пришли месячные, которые были коричневого цвета, я даже испугалась от этого. Но мама меня подготовила и прокладками я была обеспечена, я больше переживала за их цвет, что он не красный, каким должен был быть, и что я никому об этом не могу сказать, а мамы нет. Потому что я понимала, что такой цвет мог быть из-за избыточного приёма лекарств, и сказать об этом санаторному педиатру я не могла. Потому что мне пришлось бы ей всё рассказать, а я не хотела страшного позора и унижения, ведь я была наслышана, как относятся в мире к людям, которые побывали в психиатрических клиниках, хоть и не по своей воле. Обычно людям, которых держали в заточении, помогают психологи, но как я могла обратиться за помощью к таким специалистам, которые меня сами насильно удерживали там, где не то, что обычный взрослый не может находиться, как в тюремное отделение попал ребёнок, и все спокойно смотрели на это, а
