ей что-то у Чжаней не нравится, она бинокль другой стороной поворачивает и оно становится маленьким. А ещё она любит спускаться вниз и пугать Чжаней. Чжани – какая удача для дурочки— люди нервные, впечатлительные. Она подкрадывается к их окну с растопыренными возле головы ладонями (так легче увидеть внутренность комнаты) и вплющивает своё бледное трагическое лицо в стекло. Ни дать, ни взять – призрак Чебурашки.
Лиозея обычно подгадывает к началу обеда, и усевшиеся за стол Чжани – отец, мать и двое детей разного пола – дружно вскрикивают. Привыкнуть к страшному призраку выше их сил. Лиозея, насладившись эффектом, просится вовнутрь. Чжани всегда впускают – нельзя сердить сумасшедшую инопланетянку. Они её за стол усаживают, лучшие куски накладывают на тарелку. Потом все едят и громко чавкают. У Чжаней, если не чавкаешь, означает, что застолье не удалось.
А ещё у Чжаней ребенок долго не говорил. А когда заговорил, понес какую-то абракадабру. Они повели его к деревенскому фельдшеру. Фельдшер спросил, нет ли среди их родственников индусов. Оказывается, мальчик заговорил на чистейшем урду. А Чжани его с Многорукой часто оставляли. Ужас.
Многорукая – вон она, здесь же, неподалёку. Наклейка от апельсина Marocco на щеке. Готовкой своей всю деревню провоняла. Ротанговые пальмы в саду выращивает – стебель по улице тянется, народ об него спотыкается и матерится. Корова недавно запуталась, всю дорогу со страха завалила своими лепёхами, представляете.
А Длинная по соседству каждый день газон стрижёт. Окей… Ходят слухи, что под балахоном у неё – это… Ну, вообщем мужик она. Не в балахоне своём стрижёт, конечно. Джинсы надевает и стрижёт. Тощий зад у неё больше не в моде – вот чудеса. Вдруг стало модно носить пышную попу и густые брови. Но головной убор свой семиконечный она никогда не снимает. В нём так и ходит за косилкой. Потом каждую подрезанную травинку сантиметром вымеряет. И всё лезет на заросший соседний участок. К Ивановнам, Иоановне и Абрамовне с линейкой подступает, факелом своим грозит: «Почему это у вас, матрьошки Ivanoff, трава не стрижена? Непорядок!». Ведьма, одно слово.
Хотя раньше в деревне настоящая ведьма жила, в избушке на отшибе. Её звали Степан Алексеевич. Но пропала… Никто не знает, куда. А случилось то, что оторвалась и потерялась волшебная пуговица с плаща ведьмы Степана Алексеевича. Без неё он может существовать только в виде нарисованного животного, кошки-скунса с обёртки жвачки, которое оживает на час. Но пуговицу проглотил поросёнок Пылесос, и она в его животе застряла. Но об этом тоже никто не догадывается.
Ещё Печник есть в деревне. Мёртвый. Лежит в дальнем сарае. Попахивает. Фельдшер утверждает, что он давно умер, хоронить надо. И Длинная тоже так считает. Отворотив свой медный нос, говорит про Печника: «His body language tells me he is dead». Но Печник иногда вдруг словно оживает и бормочет что-то про кирпичи и циркули. Поэтому местные никак не решаются его похоронить. Ругаются из-за этого между собой.
В общем, нету в деревне мира. А ведь накаркала про огонь Лиозея… В тот день Ганна Иоановна заходит по-соседски к Длинной – соли занять и посплетничать.
– Слыхала, Карлсон разбился? Уж после того, как в больницу отвезли, его чёрный ящик нашли и стало известно – к Многорукой летал.
– Зачем летал?
– Зачем, зачем… За камасутрой.
– Многорукие, они такие. One night relationship, – брезгливо констатирует Длинная. – Хотя… я в Карлсона не верю, врёшь ты всё.
Ганна Иоановна свою обиду на неё ровно пять минут внутри держит.
– Это чевой- то у тебя за ларец? – коварно интересуется она насчёт серебрянной шкатулки, которая у Длинной на самом видном в коттедже месте стоит.
Длинная сразу пыжится.
– Хэллоу, разве сама не видишь, какая важная вещь?
И начинает с гордостью рассказывать, что шкатулка непростая. «Вон, Regale выгравировано. Её принц Уэлльский, будущий король Георг Шестой, подарил отцу Черчилля. А теперь это наша фамильная ценность, моя бабушка завещала мне её, просила беречь, как зеницу ока, и передать следующим поколениям».
Но Ганна Иоановна уже разглядела на шкатулке кириллицу, как раз над Regale – «Привозный табак», и по краям – «Привоз».
– Пррынц Уэльский? С Прривоза? Усрраться можно! – грассируя, издевается она.
В этот момент между нею и Длинной словно кошка какая-то пробегает, и Длинная, широко замахнувшись, бьёт Ганну Иоановну своим факелом по башке. Та выскакивает на двор, зовет на помощь, Ивановны с Абрамовной подбегают. Ух ты, настоящая драка начинается!
Поросёнок визжит. Дурочка кричит, подзадоривая всех. Многорукая вокруг суетится, не знает, кому помогать. Даже Чжани обедать перестают, из окошка высовываются. Длинная вроде побеждает, но вдруг она о поросёнка спотыкается и факел свой роняет, а дурочка его сразу хватает и бежит палить первый попавшийся дом. Это как раз её дом, с балкончиком.
Тушат пожар, воду по цепочке передавая. Многорукая у колодца стоит, вёдра у неё в восьми руках так и мелькают. Ивановны вёдра принимают, Длинная на огонь воду выплёскивает. Хорошо, что день выдался безветренный…
Обессилевшие, перемазанные, присаживаются отдохнуть. Тут дурочка как заорёт:
– Праматерь! Праматерь идёт!
– Я тебя саму сейчас к этой … праматери, – сердится Марья Ивановна. И остальные тоже на Лиозею цыкают, но вдруг умолкают.
По деревенской улице, в самом деле, шествует, с трудом переставляя ноги, Праматерь – чёрная, измученная. И за ней – Праотец. Они кажутся очень древними: как саркофаги в музеях, как земля у нас под ногами и солнце над головами. Рядом с ними чувствуешь себя таким несмышлёнышем, будто только вчера родился. И вот уже само собой готово вырваться из твоей груди: “Праматерь, если ты меня отшлёпаешь по-праматерински, я возражать не стану. Я пойму, что за дело наказываешь и, уткнувшись в твои ветхие родные колени, разрыдаюсь с облегчением и благодарностью»…
Но она не собирается никого наказывать. Не до того ей. Она бредёт с большой поклажей: с люлькой, котелком, магнитофоном, гробами, канистрой, корзиной с картошкой, маленьким храмом, башмаками, швейной машинкой. Младенец – в одной руке, религиозные символы – в другой, и ожерелье из мобильников на шее. Тяжко ей, а ведь ничего не бросишь, всё крайне важное и нужное для долгого пути на её усталое тело навьючено.
А Праотец шагает в компании собачки. Его ножи, книжки, бутылки и ружьё не слишком тяжелы по сравнению с ношей Праматери, но та, похоже, свой груз никому не доверит.
Праматерь останавливается всего на минуточку,
