По очереди, споткнувшись о высокий медный порог, ВасилийПетрович, Павлик и Петя спустились по крутому трапу в недра парохода, где вдневных потемках коридоров слабо горели электрические лампочки, а подкокосовыми матами и пробковыми половиками явно чувствовался довольно сильныйнаклон корабля, одним бортом пришвартованного к пристали. Пожилаягорничная-итальянка щелкнула ключом, и матрос втащил багаж в тесную каюту скруглым иллюминатором, над которым по слишком низкому бело-кремовому потолкумаленьким зеркальным ручейком играло отражение моря.
Пока, толкаясь спинами, раскладывали по сеткам дорожныемешки и общими усилиями запихивали альпийский саквояж куда-то наверх, раздалсявторой гудок – один длинный и два отрывистых, коротких.
Когда, путаясь в коридорах и продолжая больно спотыкаться овысокие пороги, выбрались по трапу наверх, на какую-то палубу, паровые лебедкиуже не грохотали, стрелы кранов не вертелись, лишь в солнечной тишине откуда-тослышалось напряженное сипенье пара.
Тетя и Гаврик стояли внизу на мостовой, в небольшой толпепровожающих. Увидев Петю, Гаврик исподтишка показал ему кулак и подмигнул. Петяочень хорошо понял своего друга. Как бы случайно он поправил на головематросскую шапку и крикнул:
– Не забудь повторить, что я тебе задал!
– Я помню! – закричал в ответ Гаврик, прикладывая ладони корту. – Хик, хэк, хок! Эйюс! Эйюс! Эй! Скажешь – нет?
– Правильно!
– А ты думал!
– Имей в виду: приеду – буду гонять по всему курсу!
Наступила мучительная длинная пауза перед третьим гудком,когда ни пассажиры на палубах, ни провожающие на пристани не знают, что имделать. Тетя рылась в сумочке, доставая платок, чтобы в любую минуту начать иммахать. Гаврик не сводил глаз с Петиной шапки.
– Идите домой, что вы будете здесь стоять. – говорил ВасилийПетрович тете, наклоняясь над поручнями.
– Что? Что? – спрашивала тетя, прикладывая ладони к ушам.
– Я говорю – идите уже домой! – кричал Василий Петрович.
Но тетя так энергично мотала шляпкой, как будто самыйглавный и самый священный долг ее жизни состоял именно в том, чтобы, несмотряни на что, лично присутствовать до конца при отплытии парохода.
– Курочка моя, – сквозь слезы кричала она своему любимцуПавлику, тебе не будет холодно в открытом море? Может быть, ты наденешь пальто?
Но Павлик только с досадой морщился и независимо отходил всторону, чтобы пассажиры не подумали, будто именно он и есть «курочка моя».
– Надень шерстяные чулочки! – не унималась тетя.
И Павлику опять приходилось делать вид, что это не имеет кнему никакого отношения, хотя втайне его сердце ныло от горечи разлуки сдорогой тетечкой.
Но вот, как бы разорвав в клочья воздух над пароходом,раздался третий гудок. Уезжающие и провожающие с облегчением замахали платками,шляпами и зонтиками. Но они поторопились: пароход все еще не трогался с места.
На палубе снова появились помощники капитана и офицерпограничной стражи с солдатами в зеленых погонах. Офицер стал раздаватьпассажирам паспорта, и тут только Петя заметил за его спиной господина,показавшегося ему странно знакомым. Он был весь какой-то потертый, в соломенномкартузе, с грустными, собачьими глазами. Но вот он, неторопливо разглядываяпассажиров, вдруг приложил к мясистому носу темное пенсне, и в тот же мигмальчик узнал того самого усатого, – усы его, правда, теперь заметно поседели ивисели вниз, – который когда-то, пять лет назад, бегал по палубе «Тургенева» заматросом Жуковым.
В это время сыщик как раз посмотрел на Петю, и глаза ихвстретились. Нельзя было понять, узнал ли он мальчика, но сейчас же повернулсяк офицеру и сказал несколько слов на ухо.
Петя похолодел. Офицер, с пачкой паспортов в руке, подошел кВасилию Петровичу и, показав подбородком на Петю, спросил:
– Ваш сын?
– Мой.
– Так потрудитесь снять с его головного убора георгиевскуюленту; в противном случае принужден буду вернуть вас на берег и привлечь кответственности за незаконное ношение вашим сыном военной формы. Это и у насзапрещается, а тем более неуместно за границей.
– Петя, сию же минуту сними ленту!
– Извольте ваш паспорт… А ленточку позвольте мне. Повозвращении из-за границы вы можете ее получить обратно в канцелярии военногокоменданта порта.
Гаврик увидел с пристани, как Петя, окруженный солдатами софицером, снимает свою матросскую шапку.
– Тикай, Петька, тикай! – закричал он и очертя головубросился к сходням, но в ту же минуту понял свою ошибку, так как увидел, чтоПетя снимает с шапки георгиевскую ленту и отдает ее офицеру, а шапку снова какни в чем не бывало надевает на голову.
Гаврик тревожно оглянулся по сторонам, но никто не обратилвнимания на его крик. Все были заняты церемонией махания платками.
Раздав пассажирам паспорта, офицер отдал честь и всопровождении своих солдат и усатого сошел по сходням на пристань, после чегораздалась веселая итальянская команда и сходни убрали.
Вдоль борта побежали итальянские матросы в синих фуфайках,ловко убирая концы; послышался прерывистый, канительный звон машинноготелеграфа; в воде под кормой, с золотой надписью «Palermo», в прорези руляповернулись красные лопасти пароходного винта, забила буграми пена, палубавыровнялась под ногами, пароход задрожал, и Петя увидел, как пристань со всемиее постройками, штабелями грузов и толпой провожающих сначала поехала вперед,потом назад, потом каким-то образом переехала за другой борт, потом вернуласьна прежнее место, но уже значительно уменьшившись и все время продолжаяуменьшаться, как будто ее уносила вдаль широкая полоса малахитовой пены,бегущая из-под кормы назад.
Петя уже с трудом различал в толпе Гаврика и тетю, махавшуюзонтиком. Из-за портовых сооружений стала медленно подниматься панорама городас Николаевским бульваром, белой колоннадой Воронцовского дворца, повисшей надобрывом, с городской думой и маленьким дюком де Ришелье, простершим руку вдаль.
Глава 14
На пароходе
Вышли за волнорез и увидели его обратную сторону, обращеннуюв открытое море, где в брызгах и пене разбивающихся волн сновало множестворыболовов с длинными бамбуковыми удочками.
