— Честно признаться, я никогда ни с кем не делилась мыслями о том, как я ощущаю жизнь. Вы — первый, ваше сиятельство.
Даже если Маршалл не считает их отношения странными, она думала о них именно так. Как она может быть в интимных отношениях с человеком ночью, если днем он ведет себя чуть ли не как посторонний? Хотя он и установил для нее правила поведения в браке.
— Желаю удачи в ваших делах, — сказал он.
Более бесстрастным голосом произнести эту фразу было невозможно. С таким же успехом он мог бы обращаться к стулу или другому предмету мебели. Похожие фразы ей приходилось слышать на светских раутах в Эдинбурге.
«Чудесный день, Гарнер, не правда ли? Как выдумаете, дождь будет?»
«Какие чудесные примулы, мисс Агата. В этом году они выглядят просто великолепно».
«Вы уже видели новый карандаш? Просто какое-то новое изобретение — на противоположном конце имеется ластик».
Господи, да она сама так разговаривала на всех этих вечерах, где скука была просто смертная.
— Прошу вас, — сказала она, указывая на его тарелку с супом, — не надо меня ждать. Я буду чувствовать себя гораздо лучше, если вы продолжите свой обед.
— Я не ждал, что вы придете.
Она понимающе кивнула. Интересно, подумала она, что именно сказала ему миссис Мюррей?
— Вам не обязательно разговаривать со мной весь день напролет. Во многих случаях молчание можно только приветствовать. Меня весь день окружали болтливые женщины, так что сейчас я с удовольствием помолчу.
— Для меня брак — неестественное состояние, — наконец сказал он. — Я пока еще не привык к тому, что у меня есть жена.
— Тогда притворитесь, что я гостья в вашем доме, — предложила она.
«Интимная гостья, с которой вы могли бы разделить постель».
Возможны ли между ними такие отношения? Случается ли такое? Должно быть, случается. Если учесть свойство человеческой натуры и тот факт, что люди находят удовольствие там, где хотят, оказывается, что возможно все.
— Большинство гостей уже уехали. Их пригласил мой дядя, он же и дал им понять, что следует покинуть Эмброуз. Остались только двое, но и они уедут завтра утром.
— Разве у вас нет друзей, которых вы хотели бы видеть на своей свадьбе?
Он положил ложку и взглянул на нее так, словно она была надоедливым щенком.
— В таком случае я не желаю быть гостьей, — сказала она, не дав ему ответить. — Если только вы не хотите меня прогнать. Куда мне поехать? Обратно в Эдинбург?
Он ничего не ответил. Наступила тишина, которая была прервана Давиной, когда она поблагодарила лакея, который принес ей перепелов.
Маршалл составлял ей компанию, пока она ела, но когда он отодвинул от себя тарелку, стало очевидно, что у него окончательно пропал аппетит.
— У вас нет аппетита? Вы заболели?
Он начал смеяться, и эта реакция была столь неожиданной, что она перестала есть и посмотрела на него в недоумении.
Когда приступ веселья прошел, она спросила:
— Разве я дала вам повод для смеха?
— Простите меня, леди жена, но лучшей шутки, чем ваш вопрос, не придумаешь.
Она положила вилку на край тарелки, промокнула салфеткой губы, а потом нарочито медленно отпила глоток кипа, прежде чем ответить.
Как странно, что каждый ее жест показался ей медленнее, чем обычно, будто ее тело уже готовилось к тому, что ее мозгу только предстояло узнать.
— Вы действительно больны, Маршалл? — тихо спросила она. — Вы по этой причине решили жениться на мне — на девушке, которую вы никогда прежде не знали?
На лице его появилась та же полуулыбка, которую она уже видела раньше. Правда, на сей раз она была чуть более насмешливой.
— Я не считал нужным знакомиться с вами, Давина, потому что самое важное о вас я уже знал…
— От своего поверенного? Но ведь он знал меня недостаточно.
— Я знал, в каком вы возрасте, а также что вы здоровая женщина, способная рожать детей.
— Признаться, я не понимаю, чувствовать ли себя оскорбленной, смущенной или опечаленной.
— У вас нет причины чувствовать себя оскорбленной. Напротив. Большинство браков похожи на наш с вами. — Он взглянул на нее. — Простите, я забыл. Исключением был идиллический союз ваших родителей. Как жаль, что нам пришлось вырасти в убеждении, что любовь можно найти в браке.
— Я видела достаточное количество светских браков, Маршалл, — сказала она, заставив себя улыбнуться, — чтобы не судить обо всем по примеру моих родителей.
— Что касается смущения, — продолжил он, — я не понимаю, почему вы должны смущаться. Полагаю, я выразился более чем точно.
— А как насчет печали?
— Это ваш выбор, Давина. Я не сомневаюсь, что вам посочувствовали бы множество женщин. Ведь вы вышли замуж за Дьявола из Эмброуза.
Он поднял свой бокал с вином и посмотрел на нее.
— Я вас уважаю, Давина. Одна ваша смелость заслуживает аплодисментов.
— За то, что я вышла за вас замуж? Честно говоря, в этом вопросе у меня не было выбора, как постоянно любила напоминать мне моя тетя.
— Я говорю не о нашей свадьбе, а о нашей брачной ночи, — сказал он и поставил бокал обратно на стол.
Она ничего на это не ответила, а он улыбнулся:
— И пожалуй, еще о сегодняшнем утре, когда вы были настроены так решительно, предложив мне продолжить выполнять мой супружеский долг.
Одно дело сказать ему что-то в пылу спора, но совсем другое — когда он намеренно ее поддразнивает. Она опустила взгляд на тарелку, почувствовав, что и у нее вдруг пропал аппетит.
— Или сегодня вечером, когда вы пришли в столовую, чтобы увидеть меня.
Если он желает конфронтации, он ее получит. Она не будет маленькой эдинбургской мышкой, которую недавно перевезли в Эмброуз.
Причин для того, чтобы насторожиться, было предостаточно — грубая и неприветливая экономка, странность атмосферы Эмброуза, чувство, что здесь полно непонятных загадок, самой большой из которых был ее муж.
Однако у Давины было такое ощущение, что если она начнет бояться — даже если это было бы правильно, — она никогда не избавится от этого чувства. Ей следует держаться, с видом равнодушия, безразличия, апатии. В общем, любой другой эмоции, кроме страха. Потому что страх будет точить ее до тех пор, пока полностью не лишит самообладания.
— Разве спать со мной было для вас не больше чем обязанностью? — спросила она.
Слава Богу, ей удалось стереть улыбку с его лица. Эту постоянную противную полуулыбку, свидетельствовавшую о том, что он считает ее просто забавной или очаровательной, как маленькую девочку или щенка.
