стану так рисковать ради птицы, а ради вас и того меньше, это само собой разумеется.
— Я могу дать вам денег. Все, что у меня есть.
— Денег? Мне плевать на ваши деньги. Кроме того, в краях, куда я направляюсь, новые франки ничего не стоят. Что касается утки, то это ваша забота. Не понимаю, почему вы решили ее спасти.
Поезд проехал несколько станций, все они были пустынны.
— Мы подъезжаем к Гранвилю, — продолжала она. — Не волнуйтесь. Людям здесь нет дела до Большой охоты. Но знаете, я вам кое-чем помогу: попрошу свою кузину приютить вас на ночь. Ее дом примерно в тридцати километрах от станции, на побережье. Завтра вы сможете выпустить свою утку. В прошлом году далеко над морем я видела перелетных птиц. Если повезет, ваша тоже найдет дорогу, потому что вроде бы эта дорога существует. Вы правы, не будем терять надежду.
~~~
На конечной станции нас никто не встречал. Я не видел, как выходила пожилая дама. Возможно, она заснула над своим вязаньем. Здесь было холоднее, чем в Париже. Передо мной шла молодая женщина в своем широком черном пальто. Мы три часа провели в поезде, а я так и не узнал, как ее зовут. На выходе с вокзала, прислонившись к старому фургончику белого цвета, ее ждала женщина. Машина была очень старая, она выдержала испытание временем, как и наш поезд.
Кузине, наверное, было столько же лет, сколько и мне. Несмотря на ее короткие седеющие волосы, между двумя женщинами обнаруживалось явное сходство.
— Привет, Леа, хорошо доехала?
— Хорошо. Я встретила кое-кого, ему нужна комната на ночь…
Не выказывая удивления, кузина протянула руку и, смерив меня взглядом, представилась:
— Меня зовут Роз.
Ее голос был глубоким, а рукопожатие — крепким.
Дом стоял в конце липовой аллеи. Небо было безоблачным. Я узнал Большую Медведицу. И вдруг вспомнил строчку: «А ночи проводил в отеле „Под Луной“…»[14]
Дом был каменный, увитый плющом, с тремя рядами окон разного размера. Судя по звуку, внизу шумело море.
Почувствовав, что утка в корзинке завозилась, я притворился очень уставшим, чтобы побыстрее уйти. Но кузина не торопилась.
— Леа, в этот раз я тебе другую комнату выделила. Я переехала в ту, где ты обычно останавливаешься. А свою отдала одному протеже, потому что там есть пианино. Он музыкант, приехал из Парижа две недели назад, но не знаю, надолго ли… Кожа да кости, как и у вас, кстати говоря, поэтому я кормлю его, как могу. Он тут работает. Я нечасто его вижу, но музыку слышу. Он играет только по ночам. У меня бессонница, так что я не возражаю.
До нас доносились приглушенные звуки музыки. Очень простые гаммы — музыкант явно только что сел за инструмент. Леа проводила меня до комнаты, расположенной в конце длинного коридора мансарды. Стены здесь были оклеены обоями с розовыми пастушками и овечками.
— Она вам самую страшненькую выделила, — сказала Леа, смеясь. — Но уверяю, моя, что в другом конце коридора, не намного лучше. Примерно такая же, только синяя.
Я вошел в комнату, поблагодарил женщину и закрыл дверь. Мне нужно было проверить, как там моя утка.
Птица вытянула шею, потом вылезла из корзины и стала осматриваться. Ей было лучше. Но я все еще сомневался, сможет ли она улететь. В конце концов утка вернулась в свое убежище. Мадам Грасия положила туда бутылочку и снотворное. Я поставил корзину у окна. Через некоторое время утка снова уснула. Я сел рядом.
Я посмотрел на стены комнаты, на каждую пастушку, на каждую овечку. Я почувствовал, как глаза постепенно закрываются, но вдруг услышал за дверью шум. Вошла Леа в своем широком черном пальто.
— Извините, но… пианист играет прямо под моей комнатой. И спать что-то не хочется. Это мой последний вечер во Франции. Давайте сходим погуляем по парку?
Мы прошли по дорожке, которая вела к обрыву. Вдали периодически поблескивал маяк. Слабое сияние исходило и от звезд, которых на небе было множество. Некоторые из них вибрировали, почти танцевали. В памяти всплыло продолжение стихотворения, которое я вспомнил, когда шел к дому Роз:
А ночи проводил в отеле «Под Луной»,
Где шелком юбок слух мне звезды щекотали…
— Вам не холодно? — спросила Леа.
— Холодно, — покорно ответил я.
Леа сняла свое широкое черное пальто и накинула его мне на плечи. Затем она положила руку мне на шею. Я повернулся к ней, мы стояли в бледном свете маяка и в мерцании тысяч мертвых звезд.
~~~
Я не думал, что, когда проснусь, буду в постели один. Леа и птица исчезли. На прикроватной тумбочке лежал вырванный из блокнота листок. У меня дрожали руки, когда я его разворачивал. Там было всего несколько слов… Таких же сдержанных и решительных, как и сама Леа: «Едем вдвоем. Компаньон будет высажен у побережья Антрима».
Я опустился в кресло. Леа исчезла, как тени в полдень. Она была одиночкой, но оказалась достаточно любезна и взяла с собой мою птицу.
Внизу меня ждала Роз в белом фартуке.
Держа в руке нож, она спросила меня, где ее кузина. Она хотела знать правду, и я рассказал ей все как есть: про утку, про лодку, чтобы плыть в Ирландию… Роз спокойно меня выслушала и, угостив хорошим кофе, предложила подвезти на вокзал.
Я ехал на переднем сиденье и молчал. Мне казалось абсурдным возвращаться в Париж. Ничто из того, что ждало меня там, больше не привлекало. Наоборот, Париж меня пугал.
Только на вокзале мы узнали новость от одного из железнодорожников, который подошел и объяснил, почему все поезда на Париж отменены. Накануне, когда след утки был окончательно потерян, на обоих берегах Сены вспыхнули беспорядки, которые продолжались всю ночь.
И Роз отвезла меня обратно к себе. Там, сидя за столом, мы вместе с только что проснувшимся пианистом слушали радио. Говорил репортер. Информация, которой он владел, была не самой точной. Все ждали речи президента.
Прошло несколько дней, люди стали поговаривать, что президент уехал из страны. Ведущего на радио сменили.
Я был очень счастлив в доме Роз. Наслаждался ее стряпней и даже поправился. Однажды я помогал ей рубить дрова, и она, вытирая лоб рукавом, сказала, что, если я хочу, могу остаться у нее навсегда. Я принял ее предложение… Она уточнила, что не ищет себе пару. Я сказал
