ее плеча, — хоть погляди на него вволю.
Ульяна сквозь слезы смотрела на фотографию. А добрый, участливый голос тракториста гудел ей над ухом:
— Лихой был офицер, ох, молодчина! Однако перед самым штурмом Минска попал под артиллерийский обстрел, и больше я его не видал, ничего о нем не слыхал. Мы в ту же ночь ушли в наступление. Через год встретил одного знакомого солдата, спрашивал про Василия. Говорит, был слух, будто его в Германии видали перед берлинским сражением. А теперь вон как вышло.
Тракторист опять глубоко вздохнул, смолк.
— Жить бы ему да жить. Молодой, — сказала Ульяна. — Да, видать, не судьба, не вынес тяжелых ран. Теперь вот сыночка его разыскиваю.
— Человек не иголка, — откликнулась Фенечка от печки. — Только постараться, можно найти. Куда денется?
Тракторист поддержал жену:
— Конечно, надо искать! Пойдем по следу, найдем, кого ищем.
Ульяна протерла глаза краем платка, снова уставилась на фотографию.
Зимин продолжал перелистывать свой альбом. Нашел еще одну фотокарточку, показал Ульяне.
— А вот еще. Узнаешь?
На фотографии были сняты двое, стоящие во весь рост у входа в лесную землянку. И на этом снимке Ульяна узнала Василия. Таким она увидала его в своей избе той памятной ночью, когда он впервые появился перед ней в стеганой фуфайке и бараньей шапке. И на фотографии он был точно такой же, стоял во весь рост, улыбался, повернувшись к молодой круглолицей девушке в крестьянской одежде и сером платочке.
— Ровно живой, — прошептала Ульяна, внимательно разглядывая фотографию. — Даже фуфайка та самая, да и шапка, будто снимался в тот день, перед самым приходом ко мне. И не ждал, не ведал, чем кончится наша нечаянная встреча.
— Значит, твой сын? — переспросил тракторист и поежился от какой-то неловкости, словно трудно ему было продолжать этот разговор.
— Он самый и есть. Да вот беда, стоит себе, улыбается, а слова не скажет.
Зимин откашлялся, прикрыв рот широкой ладонью, достал платок из кармана, вытер вспотевший лоб и разгоряченное лицо.
— Ну, а ее-то узнала? — выпалил он одним духом, не глядя на Ульяну.
— Про кого еще спрашиваешь? — подняла глаза на тракториста Ульяна.
— Да про нее же, которая рядом с сыном снятая. Или сразу не разглядела?
Ульяна снова уставилась на карточку, стала пристально разглядывать лицо красивой девушки в крестьянской одежде. Внезапно охвативший Ульяну новый прилив душевного волнения мешал ей смотреть и одновременно думать и вспоминать. Такие лица встречались ей в жизни: и улыбка на сомкнутых губах, и лукавство в веселых глазах, и вздернутый кверху нос, и тоненькие брови, и ладная фигурка, все в отдельности как будто знакомое, а человека не узнать. Нет, никогда не встречалась Ульяна с этой девушкой.
— Да откуда же мне ее знать? — печально покачала головой Ульяна. — Не доводилось встречаться. Кто это?
— Приглядись-ка получше, может, узнаешь.
«Никак та самая Вера?» — подумала Ульяна. И тихо сказала: — Нет, не знаю ее.
Зимин вздохнул.
— Значит, не говорил тебе сын. Это же его жена, Верочкой звали. Красавица, каких мало сыскать.
— Про Верочку говорил. Сказали люди, что убили ее. Правда ли? Ты-то про нее что знаешь?
— Мой рассказ будет неутешительный.
— Не томи душу. Говори всю правду как есть.
— Так вот какое дело, мать, — продолжал Зимин. — Была эта Верочка разведчицей в отряде. С твоим Василием по тылам ходила. Оба молодые, полюбили друг друга, стали мужем и женой. И пришло время, когда у Верочки должен был родиться ребенок. А тут как раз немцы пронюхали про отряд и каждый день наскакивали, покою не давали, с насиженных мест гнали. И начались у нас рейды, маневры, бои с противником. Жалко нам стало бедную Веру, мы и пристроили ее здесь вот, в лесной деревушке, у надежных людей. Тут она благополучно родила, а как поправилась, опять пошла в отряд. Васю искать. Да только не довелось им больше свидеться в жизни. Вася с отрядом был уже далеко, в другом месте, а Верочку схватили по дороге полицаи, повели в гестапо. Ну, она видит, дело плохо, попалась в капкан. Вырвала у одного полицая пистолет, двоих мучителей на месте ухлопала и себе пулю в лоб пустила. Отчаянная была девка, живая не сдалась...
Ульяна слушала молча и все смотрела на фотографию.
— И Варвара тоже померла, — сказал Зимин после паузы. — Ребеночка в детский дом увезли, вместе с ее ребятами поместили.
— А в какой дом? — спросила Ульяна. — Не знаешь, как называется?
— В точности говорю: детдом имени Дзержинского. Тридцать верст, а может, тридцать пять, не больше. Все, что сказал тебе, истинная правда, спроси любого в нашем селе, каждый скажет. А карточки возьми себе. Кто знает, как жизнь повернется, может, пригодятся.
Утром хозяйка испекла хлеб, дала Ульяне целый каравай и проводила ее к дороге, где надо было ждать оказию, в сторону детдома имени Дзержинского. К обеду подвернулась попутная бричка, с двумя бабами и одноногим мужичком с костылями. Они потеснились, подбросили травы в кузовок, усадили с собой Ульяну и отправились в путь.
3
Старая бричка, скрипя и подпрыгивая, медленно катилась через леса и поля, петляла узкими проселочными дорогами. Одноногий усатый мужик изредка подергивал вожжи, покрикивая на тощих лошадок, покорно бредущих в упряжке. К вечеру остановились на краю какой-то деревушки, пустили лошадей пастись на лесной опушке, устроились на ночлег. Утром снова отправились в дорогу, в течение дня два раза останавливались на привал и на закате добрались до того места, где стоял большой старый дом за покривившимся забором. Перед домом тускло поблескивала вода в заросшем грязном пруду, а невдалеке, под старыми липами, приютились два покосившихся деревянных сарайчика. Между сарайчиками был сооружен дырявый навес из тонких жердей, и под ним стояла ветхая одноконная телега с поднятыми кверху оглоблями. Тут же в густой траве паслась рыжая лошаденка, с полным равнодушием к окружающему миру выбирала шершавыми губами мягкие зеленые стебельки и лениво с хрустом срывала их, оскаливая крепкие белые зубы.
Ульяна попрощалась со своими попутчиками, взяла вещички и через покривившиеся ворота вошла во
