жестокого, страдальческого пути истории [нрзб.] было для меня единственно возможным негативным изображением его противоположности – более демократического свободного пути, Гегель [нрзб.] «прекрасной нравственности» героической эпохи, Идеала.
Отвечаю ли я за те [нрзб.] «крикливости», которые у меня, в моих статьях бывали во время оно? Отчасти да. Отчасти это было неизбежным условием появления этих статей, но моя задача состояла в том, чтобы, принимая неизбежные условия, выработанной литературной формой снять этот элемент грубой прямолинейности. Надо признать, что это была адова работа, и на [нрзб.] принципов, взятых<?> в [нрзб.], с голосом совести, признающим лишь то, что конкретно, потрачены громадные усилия. Теперь они кажутся<?> бесполезны.
Писатель В. Ставский73 сказал мне однажды: «Пишете вы с присвистом!», что на его языке означало смесь одобрения с некоторым даже удивлением. Ибо по тем временам было удивительно, что автор, пишущий на интеллигентные темы и с ученостью, способен пользоваться методом политической публицистики, высказывать свои взгляды твердо и остро. Согласно ходячим представлениям, на долю разума выпадало быть сражаемым<?>. В битвах тех времен должна была побеждать плебейская черноземная сила, презирающая «интеллигентские муки хлыщей<?>». Увидеть же теорию, не робко ступающую среди картин, описанных Пушкиным в стихотворении [нрзб.]… Это [нрзб.] привычку и озадачивало.[Нрзб.], но часто бессильное раздражение у тех теоретиков, которые видели свою силу в тупой ортодоксии.
Созданная мною в тридцатых годах теория «борьбы на два фронта», как объяснение независимой позиции классиков литературы, представителей «свободного духовного творчества», была, конечно, не только исторической позицией. Она относилась к современной реальности, к ее поляризации, к отсутствию выбора, к невозможности «третьей силы». Она означала доказательство того, что не в банальном политическом смысле действительного невозможного сидения между двух стульев, не в смысле защиты оппозиции против Сталина, а в другом, более высоком смысле независимая, третья позиция возможна и необходима – теперь это выяснилось исторически, тогда это могло быть лишь обозначено в философском смысле, проведено пунктиром.
Современные проблемы. Реализм, отражение
Современные проблемы. Реализм, отражение contra условность, «историзм». Что ближе к «культу личности»? Против чего нужно воевать? Релятивизм и догматизм now[теперь (англ.)]. Две формы ликвидаторства
Каким я прежде был, таков и ныне я.
Если это догматизм (= твердость убеждения) – пожалуйста, но я думаю, что современные догматики мало отличаются от ревизионистов. Возьмите, например, такой важный пункт, как буржуазный национализм. Эту черту не без основания приписывают и догматикам и ревизионистам. Не все ли равно, идеализировать ли Чингисхана, Иоанна Грозного или другого какого-нибудь государя, князя или генерала, только потому, что он свой, или утверждать, что [нрзб.] Монако имеет особый путь к социализму, настолько особый, что международные интересы рабочего класса и опыт русской революции его не касаются? Так же и в других вопросах. Разница, пожалуй, лишь в том, что догматики, весьма далеко ушедшие от марксизма бог весть в какую сторону, требуют, чтобы их догмы, выдвинутые ими сегодня и подлежащие отмене завтра, подкреплялись дубьем, а ревизионисты требуют полной свободы и полагают, что социализм вообще должен протекать без берегов и [нрзб.] также дубье.
Враг один. Это тот враг, о котором еще Ленин писал в 1922 году (т. 33, стр. 45), – враг, погубивший все революции, враг между нами – мелкобуржуазная стихия.
Да, но с тех пор прошло много времени, применимы ли эти слова Ленина теперь? Отчасти применимы. В самом деле – изменился сознательный слой нашей страны, которая теперь состоит в большинстве из рабочих и полурабочих (полупролетариев), это вам не шутка. Громадный подъем культуры в широте ее. И вот почему я могу надеяться…
Вы утверждаете, вы и другие новаторы – Эльсберг74, Самарин<?>75, Храпченко, – что отражение связано с культом личности – противопоставляете этому субъективную активность, условность, историзм76. Это я ввел отражение в наш обиход, вяжите меня. Отражение в ленинском смысле как основу всего. Вы говорите, что это был «культ»? Вздор. Наоборот. Начало культа есть sic volo, sic jubeo[так я хочу, так я приказываю (лат.)., волюнтаризм, условность, «преобразование мира» etc. (совпадение с эстетикой декадентства № 2, ср. мои заметки на кн[игу] Мейлаха77). Мелкобуржуазный утилитаризм или субъективизм (ультралевого или либерального толка). Начало культа было в этом, и в эти тона окрашен не только инкубационный период культа, но время его подъема до 1931–1932 гг. примерно.
Против этого отражение. Но как это было возможно при культе?
1. опасно.
2. было возможно, поскольку «культ» вынужден был бороться против своей исходной среды, которая сплошь пропиталась мелкобуржуазным «преображением жизни» ([на полях]: Город против крестьянского нигилизма, хотя и деспотически. Это все-таки был прогресс).
Это была борьба жестокая, но восстановление классической традиции, объективного знания, отражения, реализма, художественности, национальных традиций и так далее было важным шагом вперед, освобождением от наивно-пролетарских одежд мелкобуржуазного движения, от сектантства. Государственный социализм Сталина как протекторат Кромвеля был более широким и прогрессивным, хотя сердце Катона<?> и могло принадлежать побежденным.
Разумеется: 1. Сами отражение и традиция стали символами порядка а lа Волковой78.
2. Но самое главное, что быстро спохватились и дополнили реализм, то есть правду, романтикой, то есть новой формой того же волюнтаризма. И вся шпана, вся дрянь двадцатых годов («дрянь александровского царствования»), как и все выскочки тридцатых ухватились за этот романтизм, который теперь переименовали в «идеал».
Вообще-то что первое, что главное?? 1. Произвол, волюнтаризм. 2. Постановка в духе системы Станиславского. Ср. Ивана Денисовича и его следователя <? >.
Нужно смотреть в корень явления, в истоки его, тем более, что так сейчас во всем мире:
Отсюда это распространение модернизма, отсюда этот экзистенциализм, эта жажда свободы от «Man»79. И оборачивается это потом тоталитарным Heimatkunst80. Это, так сказать, возвращение блудного сына домой.
Разумеется – как в 1905 году был прилив декадентствующих элементов и нужно было сотрудничать с ними, так и теперь есть момент общего мелкобуржуазного революционного демократизма, и очень большой. Но свою точку зрения нужно сохранить без растворения.
Меня будут считать догматиком, я останусь один… До некоторой степени я удовлетворен этим. Почему? Да потому, что в прошлые времена очень трудно было отделить подлинный марксизм от quasi-марксизма. 1. Все было сдавлено, спрессовано в одни и те же формулы. Попробуй-ка отличиться! ([на полях]: а содержание было не ясно).
И все же… 2. Меня корили за неортодоксальность. Ну что же, пусть теперь былые гонители творческой мысли, свирепые сверхортодоксы, теперешние перевертыши, пусть они корят меня за недостаток творческой мысли. Мне это не страшно – не поверят, а себя раскроют больше, чем этого хотели бы. 3. Мы вступили
