успеем?
— Успеем, успеем. Вы умывались?
— Нет еще.
— Тогда сначала умоемся…
Дергасов взял мыло, вафельное полотенце, провел Рослицкого к умывальнику.
— Слыхали? — точно ожидая одобрения, сказал он. — У компрессорщиков с давлением не ладится, так я толкачом!
В кабинете оказался накрытый салфеткой поднос. На нем стояли стаканы, чайник, а на тарелке виднелись бутерброды с сыром и ветчиной.
— Какова глубина вашей шахты? — так и не отозвавшись на его слова, спросил Рослицкий.
— Сто десять метров. А вы когда-нибудь поглубже бывали?
— В Донбассе. На шахте Артема. Там, кажется, четыреста пятьдесят.
— Ну, у нас не то, — Дергасов пил чай, ел и озабоченно думал о чем-то своем. — И уголек не донецкий, а так — для внутрирайонного потребления.
— Вы где до Углеграда работали? — поинтересовался Рослицкий скорее по привычке, как у всякого бы другого, и, покончив с чаем, закурил.
Но Дергасов усмотрел в его вопросе некий умысел и осторожно отозвался:
— В Караганде. В Товаркове.
В командирской душевой оказалось все необходимое для спуска. Они переоделись в коляные шахтерские спецовки, брезентовые куртки, брюки и резиновые сапоги. На деревянных болванках сидели каски. Перепробовав три или четыре, Рослицкий подобрал себе подходящую и стал похож на заправского горняка.
В ламповой им выдали электрические надзорки, вспыхнувшие ярким светом, и через минуту Дергасов и Рослицкий оказались возле вспомогательного ствола. Алевтина посадила их в подошедшую клеть, захлопнула дверь и дала звонок, извещавший машиниста подъема и стволового внизу, что спускаются люди.
Рослицкому почудилось вначале, что клеть стоит на месте. Но вскоре он услыхал, как что-то задевает за проводники. Казалось, она то опускается, то поднимается — вверх-вниз, вверх-вниз. Откуда-то начала барабанить по крыше вода: все сильней, сильней, пока не стало похоже, что хлещет самый настоящий ливень. Холодные брызги обдавали лицо, попадали за шиворот.
— Вот здесь у нас и случилась авария, — как бы между прочим сказал, словно приберег, Дергасов. — Слышали, наверно? Электровоз сорвался.
— Слышал, — коротко отозвался Рослицкий. И сколько Дергасов ни ждал, ничего больше не добавил.
На околоствольном дворе горели лампы дневного света, особенно удивительного под землей; напоминали о том, что осталось наверху.
— Пойдемте: покажу вам наше крепление, — сразу же предложил Дергасов. — А потом щит…
Главный откаточный штрек уходил вдаль. Дневной свет остался позади. Рослицкий спешил за Дергасовым, стараясь не задеть головой медно поблескивавший вверху контактный провод. Вода хлюпала под ногами, доходила до щиколоток, а когда оступишься с настила, то и до колен. По стоякам крепления, по накатнику расползлась плесень. Толстые, чуть не в обхват, кряжи, казалось, вросли в земные недра.
Дергасов привычно шел, посвечивая надзоркой по сторонам. Иногда он останавливался, осматривал трубы, тянувшиеся из глубины шахты, негромко предупреждал:
— Осторожно! Не оступитесь…
Встречный состав с углем заставил их забиться в какой-то комарок. Посветив по медленно проходившим вагонеткам, Рослицкий выхватил кусок угля. Редкие матовые прожилки играли в нем на свету ломким морозноватым отблеском.
— Ого, германий, — и сам себе пояснил: — Раньше использовался почти исключительно в радиопромышленности, а сейчас находит все большее применение в электронике. И много его у вас?
— Да нет. Пробовали отбирать на сортировке, но не вышло, — равнодушно сказал Дергасов.
Километра через полтора они свернули в боковой ходок и вскоре добрались до такого места, где кровля заметно просела, а стояки были повреждены или заменены новыми. Невыветрившийся запах свежей сосны напоминал просеку в лесу. На настиле под ногами похрустывала чешуя.
Дергасов остановился, опустил фонарь.
— Послушайте!
Рослицкий прислушался. По всему штреку — вдали и вблизи, совсем рядом — время от времени раздавалось едва различимое и словно бы осторожное потрескивание.
— Чувствуете, как жмет? Крепим, крепим, а оно…
Некоторые стояки были переломлены пополам, топорщились длинными, острыми иглами. Вода под настилом уходила в сборник, из которого ее откачивали на поверхность.
— Вот оно: трапецеидальное, — Дергасов пренебрежительно похлопал рукой по стояку, огляделся. — Самое дорогое! Крепим, крепим, а все без толку…
Похоже, он наконец уверился, что Рослицкий не собирается брать на заметку недостатки, и рассказывал не опасаясь.
— Да-а, — вглядываясь, протянул тот. — Ломает, как спички! Какое, вы говорите, здесь давление?
— Свыше ста двадцати тонн на квадратный метр.
Одеваясь, Рослицкий захватил с собой блокнот и ручку, но они были во внутреннем кармане. Он старался запомнить все, что могло пригодиться, и по привычке емко вбирал необходимое.
— Теперь покажу вам круглое крепление, — Дергасов двинулся снова. — Недалеко отсюда…
Увернувшись от ощетинившихся, словно рассерженные дикобразы, стояков, Рослицкий заторопился за ним. Миновав разветвление, где поблескивали накатанные рельсы, они оказались на другом участке.
Трапецеидальное крепление сменилось круглым, металлическим, похожим на обнажившиеся ребра какого-то доисторического чудовища. В одном месте оно было деформировано больше всего: вытянуто в ширину, сдавлено и действительно напоминало лежащее яйцо.
— Мы рассчитывали, что при круглом креплении давление горных пород будет меньше, — точно извиняясь за откровенность, стал объяснять Дергасов. — Но, как видно, на этом участке оно даже больше, чем предполагалось.
Рослицкому снова подумалось, что без Дергасова не обойтись.
«Герои, новаторы, — будто споря с кем-то, рассуждал он. — Любого можно взять! В этом и сила примера…»
Они пошли дальше и немного погодя оказались в выложенной кирпичом камере, из которой виднелся готовый тоннель, темно-серые бетонные тюбинги. Дергасов торжествующе остановился.
— Теперь скоро и щит! Видите, как прокладывает…
Облегченно распрямившись, Рослицкий вытер рукавом спецовки вспотевший лоб.
— Хоть поезда пускай…
В тоннеле было сухо, чисто. Они стояли не сгибаясь. Аккуратно выведенные черной краской цифры уходили вдаль, нумеруя кольца тюбингов.
Метростроевский щит представлял собой стальной каркас, несший гидравлические домкраты, похожий на руку — укладчик, подымавший и устанавливавший тюбинги в свод тоннеля, ленточный транспортер и другие механизмы. Лобовая его часть имела стальной козырек, под прикрытием которого работали проходчики. Выбранный уголь и порода шли в подававшийся порожняк и отправлялись на-гора.
Рабочая площадка была освещена сильной электрической лампой. Оглушительный грохот отбойных молотков закладывал уши.
— Ну, как оно сегодня? — крикнул, здороваясь с водителем, Дергасов. — Сколько за ночь прошли?
— Всего ничего, — отозвался тот и для наглядности отчеркнул краешек крупного черного ногтя.
— Почему?
— Двумя атмосферами разве что возьмешь!
Точно в подтверждение сказанного, он подхватил кусок отбитой породы и показал Дергасову. Повертев в руках, тот обернулся, передал его Рослицкому — каменно-литой, стылый первозданной нежилой стылостью.
— Ничего! Скоро из капиталки компрессора придут…
Отбойные молотки захлебнулись, будто кончились пулеметные ленты. Стало слышно слабеющее шипенье воздуха. Проходчики, как по команде, выключили их, оглянулись.
— Разве это давление? Придет получка — аванс не отработаем…
— Когда только этой муре конец будет?
Чувствовалось: они не верят успокаивающим посулам Дергасова и знают им цену.
— Чем такая работешка, лучше вручную кайлить! Водитель щита Хижняк — усатый, похожий на
