мужик, прислушивающийся к девчоночьим шагам в коридоре, к ее смеху в начальственных кабинетах и ждущий, ждущий, что вот сейчас она посмотрит. Вот сейчас. Но снова – нет.
Когда не нужно было ехать с журналистами на задание, он по часу высиживал в курилке, в табачном дыму, пока во рту не делалось вязко и горько от сигарет и кофе. И горьким было само ее имя – Агата. Входящие окидывали взглядом его плотную, будто сложенную пополам на неудобном стуле фигуру, кивали, курили, уходили. День шел. Она не шла.
И вот сейчас она смотрела на него с обычной ухмылкой, и глаза ее щурились.
– Пошли, – она взяла его за руку и потянула за собой.
Странно было послушно идти за ней, и в жаркой ее ладошке руке его было тесно, но отнять руку не хотелось. И даже то, что навстречу могли попасться знакомые, было совсем не страшно. В ее квартире в темноте коридора угадывались силуэты наставленных друг на друга коробок.
– Я еще не до конца распаковалась, – она двинулась в сторону комнат, уверенно прокладывая себе путь среди баррикад.
Макс прошел за ней. На кухне, в маленькой нише у окна, стояли две кошачьи фигурки с вытянутыми змеиными шеями. Проследив за его взглядом, она сказала:
– Это Марла Сингер и Шнурок.
– Я думал, в этом городе только я один сумасшедший.
– Нет, нас двое, – она улыбнулась, обнажив ровные влажные зубы. – Так что ты среди своих. Пить хочешь?
Максим перехватил ее руку, потянувшуюся к высокой кружке с пасущимися зебрами на борту, и склонился над ее лицом. Он стал губами захватывать кожу на ее лбу, веках, щеках и на шее, словно действительно хотел пить и искал на ее теле воды.
– Ты меня только за руки подержи, – сказала она серьезно, – поцарапаю еще. Тебя жена заругает…
– Знаешь, ты когда лежишь, ты какая-то очень маленькая.
– У меня разлет пальцев – больше октавы. Видишь?
– Чего?
– Больше октавы. По клавишам на пианино.
– Играешь на пианино?
– Угу.
– А это у тебя что? – его палец заскользил по розовому шраму, пересекавшему ее гладкий живот.
– А это доктора хотели посмотреть, что у меня внутри.
– И что?
– Они провели подробные изыскания и обнаружили, что внутри я еще прекраснее, чем снаружи.
– А с Вовкой у тебя что?
– С редактором? Ничего. Он меня подобрал, и теперь я на него работаю. А ты ревнуешь, да?
– В каком смысле подобрал?
– В прямом. Из лужи. Я маме в больницу газеты несла и журналы, это еще весной было. Поскользнулась – наледь же кругом, а у меня каблучищи – и прямо в лужу, представляешь? Выбралась, мокрая вся, давай все эти шедевры отечественной журналистики из лужи вытаскивать, вода течет. Кошмар! А он мне помог. Сказал, что как раз ищет человека, который так бережно относится к печатному слову. Я тогда без работы сидела. И вот – я здесь!
Дойдя до дома, он долго курил у подъезда, не решаясь войти, потому что был уверен: Нинка обо всем догадается, как только посмотрит ему в глаза. Он нерешительно шагнул за порог своей квартиры, которая на короткий миг показалась ему чужой, наполненной незнакомыми звуками и запахами. Но дома никто ничего и не заметил. Как будто и не пахло от него чужим гладким телом, не застыло на шее ее дыхание, не саднило исцарапанные об асфальт руки. Нина выглянула в коридор, как маленький зверек из своей норы, почуяла пиво, смешно сморщила носик, укоризненно качнула кудряшками, поцеловала в щеку.
Потом расстелила постель, поманила в спальню, в уютную темноту, подышала в плечо.
– Устал?
– Немного.
– Ну, спи. Спи.
Обнял ее, мягкую, поцеловал в висок. Родная.
Ему казалось немного странным, что была Агата совершенно не любопытна и не настойчива, словно было ей все равно, придет ли он завтра, постучит ли в дверь (четвертый подъезд, четвертый этаж, звонок не работает). Каждый раз, замечая это ее равнодушие и надеясь, что оно напускное, он пытался нарочно злить ее:
– На этой неделе не приду.
В ответ – неопределенный жест плечом вверх-вниз. При всей легкости, с которой она общалась с продавцами в магазинах, коллегами и любыми незнакомцами, при всем ее постельном бесстыдстве, была она, как он для себя определил, словно в броне. Эту ее твердость он ощущал почти физически, точно на гранитную плиту вдруг набросали много-много пуха, и, запуская руку в эту перину, предчувствуешь только приятное и мягкое щекотание, но натыкаешься на холодный гладкий камень. Только иногда она расслаблялась, будто солдат, вернувшийся из долгого похода, сбросивший свой боевой доспех. Тогда она садилась к нему на колени, пристраивала голову между его плечом и шеей и сидела молча, тихо дыша.
Постепенно все вещи в ее квартире обрели свои места. Каждый раз, приходя, он замечал большие и маленькие изменения. Диван обосновался в углу, куклы размером с ее ладонь и мелкие игрушечные зверьки расселись по полкам, дверца холодильника была сплошь усеяна магнитами самых замысловатых конфигураций, а под ними – записки: «Купи хлеб», «Заканчивается масло».
– Я вечно все забываю, – сказала она.
Иногда она читала ему вслух, пристроив голову на его животе, вскидывая брови и тщательно проговаривая слова. Если он закрывал глаза, то начинало казаться, что голос ее заполняет все вокруг, словно мир состоит из глубокой бархатной темноты и голоса Агаты. И еще она рассказала ему про счастливое место.
«Смотри, – читала Агата своим немного глуховатым голосом, – вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я».
Она закрыла книжку и перевернулась на живот, уперев подбородок в сложенные друг на друга кулачки.
– А у тебя есть счастливое место?
– Что?
– Ну вот как в «Мастере и Маргарите». Где бы ты хотел оказаться после смерти? Когда я думаю о моем счастливом месте, я представляю, что бегу по лесу со своей собакой. Я несусь по тропинке, вокруг деревья, трава высокая, пахнет мокрыми листьями. А рядом со
