она как будто не вмещала его, стала ему тесна и чужеродна. Среди привычных предметов (письменный стол, книжный шкаф, кресла с деревянными подлокотниками) он двигался медленно и осторожно. Его вытянутая фигура словно налилась тяжестью. Но все равно это был он. Он сделал то, чего так хотел, он стал героем. И он наконец-то приехал.
– А ты волосы отрастила.
– Да, немного.
Наташа обхватила его за шею:
– Теперь все будет хорошо, – и подумала, почему правда всегда звучит так банально. – Ты только не говори мне ничего. Я в новостях смотрела.
– Попса, – он отстранился, усмехнулся.
– Что?
– В новостях.
– И пусть. Зато ты дома.
– У меня там друг погиб, скоро сорок дней.
– Жалко. Но я больше рада, что ты приехал. Скоро Новый год, елку нарядим. Будем апельсины есть. Вот, – она протянула ему гостинец.
– Апельсины… А ты собаку ела?
– Денис, не надо, пожалуйста.
Он помолчал, походил по комнате. Наташа следила за ним взглядом, не решаясь сесть или прикоснуться к нему.
– Вот представь себе, что это граната, – сказал Денис и вернул ей в руку апельсин. Корочка его была бугристой и теплой. – Противопехотная РГД-5, почти полкило весом, четыреста грамм, если точнее. При твоей комплекции, ты ее минут пятнадцать продержишь. Когда бросишь, осколки метров на двадцать разлетаются. Сначала усики предохранительные разгибаешь, вот здесь… Ты крепче держи, ты же рычаг к корпусу прижимаешь! Теперь выдергиваешь чеку, и все, готово. Только не выпускай. Если отпустишь – взорвется через четыре секунды.
– Зачем это мне?
Он посмотрел в ее заинтересованное, но встревоженное лицо, а потом развернул спиной к себе и поцеловал в открытую тонкую шею.
– Ждала меня?
– Ждала.
– Обопрись об стол, – его чуть шершавая рука приподняла подол ее халатика.
– Денис, что ты делаешь?
– Поза «Гудермес», – он склонился к ее уху, шепот его был торопливым и горячим. – Слыхала про такую? Постой тихо.
Наташа вздохнула шумно и глубоко. Замерла, мучительно напряглась спина, пальцы, сжимавшие апельсин, свела судорога.
– Нет, – она замотала головой, – я так не хочу.
Она зажмурилась, во рту стало сухо и горько, и медленно разжала руку. Оранжевый шар упал на пол с мягким стуком. И привычный мир перестал существовать.
Обещание
Она сказала: «Продержись семь минут, мне надо собраться с мыслями». За те три месяца, что он ее знал, Максим успел понять, что для принятия любого, даже самого крошечного, самого простого решения ей нужно перекурить. Как раз семь минут на это и уходило. Ну и что? Что оставалось делать? Какого хрена было просто не взять руки в ноги и не побежать? Даже если пришлось бы волочь ее за собой и наорать на нее со всей своей злостью и, может быть, даже влепить ей крепкую затрещину. Именно это, кстати, он и собирался сделать, когда все это дерьмо, в которое они ввязались, останется позади.
Но сейчас момент был упущен. Некуда бежать. Совсем некуда! За спиной высокая заводская стена. Но она сказала: «Давай посмотрим, что будет». Она улыбнулась, а он, дурак, повелся, как мальчишка, на это спокойствие в ее голосе и короткую, как оскал, улыбку. «Давай посмотрим», – сказала она и наговорила гадостей незнакомцам. Ну вот, теперь смотри, сука! Он продержится эти долбаные семь минут, даже если тех, что загнали их в угол – двое, и один из них явно здоровее. Продержится, пока она будет курить, присев на корточки, сузив глаза и пуская тонкой струйкой дым в сторону. Ладно, хер с тобой! Какие-то семь минут!
«Совершенно чокнутая!» – это он думал, уже отплевываясь кровью. Кулаки саднило, на костяшках лохматилась содранная кожа – удар пришелся в зубы здорового парня. Ныло одно плечо, другое было все в царапинах – пришлось повозиться на асфальте. Но теперь – расцепились, распались, разбрелись. А она смотрела на него снизу вверх и улыбалась своей сумасшедшей улыбкой. Ее потряхивало от нахлынувшего адреналина.
– Я хотела посмотреть, какой ты боец.
– Ну и как, просмотрела? – он сплюнул розоватый сгусток.
– Ага. С мужчиной должно быть не страшно и не скучно, – она уверенным жестом отерла его подбородок. – Будешь защищать меня от врагов.
Не вопрос, нет. Какие тут могут быть вопросы! Утверждение.
– Да на хер мне это все? – он все еще злился.
– Потому что ты меня любишь, дурачок. Ты будешь защищать меня от врагов?
– Буду.
Ну вот на хрена он поперся провожать ее с пятничной пивной вечеринки? Они закатились в бар своим отделом, а он поставил машину на стоянке и, вместо того чтобы пойти в свой привычный дом, потащился вслед за ними, хотя и знал, что придется целый вечер разглядывать только ее ухо. Как-то так выходило, что, с какой бы стороны он к ней ни подошел, все время перед глазами оказывался ее профиль. И заглянуть ей в глаза не было никакой возможности. Это как с некоторыми фотографиями: как ни кружи по комнате, они все время смотрят на тебя. Так и с Агатой, только наоборот. Пожалуй, только однажды она посмотрела на него прямо и открыто.
В редакции крошечной районной газеты, где он уже бесконечные пять лет работал водителем, а она всего три жалких месяца корреспондентом, часто можно было увидеть, как она вертится в коридоре или курилке с такими же коррами или главным редактором – Вовкой, который возвышался над ней, как гора. До ее появления все здесь было спокойным, устоявшимся, привычным. Скучным. И хотя каждую весну он думал о том, чтобы наконец найти что-то другое, уйти и больше никогда не видеть этих кабинетов и людей, он все же оставался. Потому что здесь была… атмосфера. Да, правильное слово. Вот даже редактора можно называть просто – Вовка. А теперь, когда ее длинная, худая фигура маячила в коридорах, перетекала из кабинета в кабинет и голос с хрипотцой звучал за стенами, уйти стало совершенно невозможно. Особенно после того, как она все-таки на него посмотрела. Он отчетливо помнил, как в приемной она крутилась рядом с Вовкой, подхохатывала какой-то его шутке, а потом приподнялась на цыпочки и мазнула его губами по щеке. Максим наблюдал за ними, сидя рядом с секретаршей Наташкой.
– Она тебе не подходит, – сказал он.
Вовка глянул на него поверх Агатиного плеча, а она обернулась (затылок перетек в маленькое ухо, скулу, показался вздернутый нос). На него уставились два темных, диких, животных каких-то глаза, дрогнула, изогнувшись, широкая бровь.
– В самом деле? – ухмыльнулась и вышла.
Макс чувствовал, что в своей влюбленности он нелеп, как может быть нелеп взрослый
