него, верный белый скакун пройти оставшиеся несколько метров отказался. Полагая, что виной непослушания были теперь уже довольно большие волны, которые доходили животному до груди, граф решил несколько секунд переждать, чтобы конь пообвык, и уж затем поощрить его легким уколом шпор.
Но, словно испугавшись чего-то, лошадь встала на дыбы и, явно желая повернуть обратно, замотала головой, стремясь освободиться от удил. Всадник попытался преодолеть это необычное и непонятное сопротивление, все более нервничая оттого, что вожделенный предмет начал удаляться вслед за отливом. Дразнящее шлепанье по воде продолжалось и, как показалось графу, даже становилось все более громким и частым и все более вызывающим при каждом ударе овального зеркала, которое, несомненно, было тяжелым.
Погода стояла безветренная, но волнение на море снова усилилось, что было странно для этой хорошо защищенной бухты, где изменения уровня воды или не происходили вовсе, или оставались незначительными. Лошадь будто взбесилась, и удерживать ее стало невозможно. Когда накатилась еще более высокая волна, конь, сделав «свечку», сбросил с себя де Коринта, и тот оказался по горло в ледяной воде, но равновесия не потерял. Раздув ноздри, животное одним рывком повернулось кругом и устремилось к берегу, протяжно заржав и запрокинув голову на спину, как это делает воющий на луну волк. Своими копытами оно подняло грозди пены, блеск которой в голубом сиянии ночи временами становился ярким, как огонь некой катастрофы, смешиваясь с языками пламени, в которые превращались пряди растрепанной конской гривы.
Однако де Коринт решил не отступать. То вплавь, невзирая на тяжесть намокшей одежды, то ступая по дну в перерывах между волнами, которые его поочередно опускали и поднимали, то уходя под воду с головой, то выныривая и вновь набирая воздуха в легкие, то теряя на несколько секунд равновесие, он тянулся за зеркалом, неумолимо от него удалявшимся. Но вот, в последний раз собравшись с силами — бог знает как, — он наконец его схватил. Зеркало было таким тяжелым, что де Коринту показалось удивительным, как оно еще не утонуло. Вконец измученный, он со страхом подумал, удастся ли ему когда-либо выбраться на твердую землю. Графу почудилось, будто на его плечи вдруг взвалили весь земной шар. Овальная рама имела в длину более метра, а ее резьба возвышалась над стеклом не хуже корабельного планшира. Де Коринт вцепился в него что было сил и, уже забыв о времени, вступил в отчаянную борьбу с морем, уносившим его от берега…
Как бы там ни было, ценой неимоверных усилий граф справился с тем безумным трудом, выполнить который почувствовал себя обязанным. Он вытащил добычу из воды и в изнеможении повалился на песок, как если бы собирался лечь спать. Но от холода, усталости и нервного перенапряжения его трясло, как в лихорадке. По его мышцам то и дело пробегали непроизвольные болезненные судороги.
Открыв глаза, он увидел склонившуюся над ним свою белую лошадь, которая смотрела на него по-человечески грустно, а может, даже с тоской и упреком. Граф Анри отвернулся, приподнялся на локте и перевел взгляд на зеркало, которое лежало возле, среди ракушек и обрывков водорослей, оставленных отливом. Огромная рама, казалось, была сделана из палисандра, то есть из очень темного южноамериканского красного дерева. Само зеркало уже потемнело — скорее всего из-за долгого пребывания в соленой воде; его сплошь покрывали начавшие высыхать капли. Вдруг в глубине толстого стекла, зеленый цвет которого в лунном свете приобрел синеватый оттенок, де Коринт отчетливо увидел — и почти не удивился этому — нежное бледное лицо своей невесты Мари-Анж, утонувшей на атлантическом пляже неподалеку от Монтевидео. Ее тело так и не нашли. И вот она перед ним — с загадочной улыбкой на устах, устремившая на него свои голубые глаза.
Вскоре — не более чем через несколько минут — граф потерял сознание. Один из бриньоганских таможенников, совершая утренний обход, с удивлением обнаружил одиноко стоящую на берегу прекрасную белую лошадь, явно собственность богатого человека, на что указывали изящное черной кожи седло и никелированные стремена, ярко блестящие, несмотря на серое небо; поводья уныло свисали долу. Подойдя к животному, он увидел на песке тело возле большого овального зеркала, вставленного в резную раму из красного дерева, дерева столь темного, что его можно было принять за черное, эбеновое.
Лежащий на спине человек производил полное впечатление трупа. Вода к этому часу поднялась практически до предела и обдавала ему сапоги. Одежда, всего несколько часов назад красивая и элегантная, намокла до такой степени, что поначалу таможенник решил, будто перед ним валяется выброшенный морем утопленник. Однако лошадь, которая вряд ли была вместе со своим хозяином (чей костюм вполне соотносился с шикарной конской сбруей) жертвой крушения какого-нибудь прогулочного парусника, делала это предположение сомнительным.
На всякий случай добросовестный бригадир решил сделать то, что полагалось по инструкции, а именно попытаться удалить воду из легких утопленника — если еще не было поздно. За несколько минут усилий он добился лишь того, что человек открыл глаза, хотя все еще не мог ни говорить, ни двигаться, — столь сильным оказалось пережитое им потрясение. Несчастный совершенно не понимал вопросов, настойчиво предлагаемых ему неким в униформе, который вдруг вторгся в его грезы. Бедняга смотрел на него блуждающим взглядом, как бы предпринимая отчаянные попытки осознать свое существование на земле.
Убедившись в том, что в этой прочно слаженной человеческой конструкции ничего не повреждено, таможенник, который, невзирая на свой относительно небольшой рост, обладал недюжинной силой, без особого труда привел всадника в вертикальное положение. Но сажать его на лошадь в таком состоянии не решился. Бригадир постановил, что лучше всего было бы довести беднягу до скромного трактира на берегу соседней бухточки в месте, называвшемся Кер-ан-Дю, где широкая каменистая тропа вела к рыбацким хижинам, и там дождаться лекаря, а на лошадь погрузить это самое зеркало, в принадлежности которого незнакомцу таможенник не сомневался. Но когда бригадир попытался осторожно водрузить тяжелый и хрупкий предмет на седло, чтобы как-нибудь его к нему прикрепить с помощью поводьев, охваченное внезапным страхом животное (которое дотоле вело себя спокойно, хотя и держалось на расстоянии), встав на дыбы, громко заржало, затем, грузно опустив передние ноги, начало пятиться, дико раздувая ноздри, расставив в стороны все четыре конечности и низко опустив голову. Увидев столь необычное поведение животного, бригадир не на шутку испугался.
Зеркало было тяжелым, и просто так донести его до постоялого двора не представлялось возможным. Таможенник решил оттащить его подальше от воды и потом приехать за ним на телеге, которую можно
