о чем. Глаза он еще держал открытыми, но уже — заранее — видел сны. Внутри него сами собой произносились речи на каком-то неправильном языке, на какой-то смеси идиша, польского, английского, иврита. Он находился одновременно и в Нью-Йорке, и в Варшаве. Анна, благодаря какому-то трюку его сознания, была одновременно и Анной, и Эстер. Он, Грейн, вел с кем-то долгий спор, полный отрывочных высказываний, расплывчатых картин, бессмысленных доказательств. Он привстал на мгновение, чтобы отцепиться от собственных нелепых видений. Однако они тут же вернулись с загадочной силой галлюцинаций и безумия…
* * *
Анна подъехала на такси к своему дому на Лексингтон-авеню. Она не стала звонить, а просто открыла дверь своим ключом. Она приготовилась к буре. Она была готова разговаривать со Станиславом Лурье решительно, в полном вооружении. Когда она стояла на пороге своей квартиры, у нее в голове промелькнула испуганная мысль: а вдруг он повесился? К этому она тоже была готова. Она шла по коридору поспешнее, чем обычно. «Если что-то случилось, я должна сразу же вызвать полицию…» Анна подошла к гостиной и увидела Станислава Лурье. Он сидел в кресле в ночном халате, в шлепанцах, небритый. Руки его лежали на подлокотниках. Проросшая на подбородке щетина была седой. Казалось, он состарился за одну ночь. Брови стали как будто гуще, а из-под них выглядывала пара мрачных глаз, похожих на глаза ежа. Мешки под глазами набрякли, посинели, расплылись. Анна замешкалась в дверях. «Он выглядит каким-то высушенным, как живое чучело…» Сейчас она одновременно ненавидела и жалела его. Она хотела ругаться с ним, а не причинять ему боль. Обойдясь без первого скандала, она кашлянула и сказала, улыбнувшись:
— Это я, Анна.
Станислав Лурье не ответил.
— Ты при смерти или парализован?
Станислав Лурье молчал.
— Если ты умер, я вызову погребальную службу. А если ты жив, то знай, что я пришла только для того, чтобы забрать свои вещи.
Станислав Лурье не двигался, и Анна продолжала стоять, погруженная в раздумья. «Может быть, он действительно парализован? Может быть, у него отнялся язык?» Она ожидала, что он будет ругаться, проклинать, даже бить ее, но он, видно, поклялся не издавать ни звука. Из-под полы его халата торчала тощая мужская нога, густо поросшая волосами. Кожа между волосками была белой, как у покойника. Через какое-то время Анна увидела, что он дышит. Его живот приподнимался и опускался медленно, как кузнечные меха. Пусть будет так, как ему угодно. Она достаточно настрадалась с ним! Анна пошла в спальню. По дороге она натолкнулась на журнальный столик, и с него упала пепельница. «У меня от него одни неприятности! — подумала Анна, словно оправдываясь перед кем-то невидимым. — Не муж, не добытчик, даже не друг. Он фактически еще живет с той, из Варшавы.»
Анна закрыла дверь и заперла ее на ключ. Она сразу же начала раздеваться. Прошлой ночью она не смыкала глаз. Нужно поспать хотя бы пару часов, ведь она с ног падает…
Анна забралась под одеяло, зарылась лицом в подушку и осталась лежать, свернувшись клубочком, как животное…
5
Грейн заснул, и ему приснилось, что сейчас зимний вечер и что он где-то в местечке. На синагогальном дворе. В синагоге молятся, отсчитывают дни омера,[60] а его оставили во дворе. Светит луна — огромная, размером с солнце, полная теней и странных углублений. Может быть, это видна обратная сторона Луны? Может быть, изменился порядок вещей, установленный от сотворения мира? Ему навстречу идет баран, наставив прямо на него свои закрученные рога. Грейн хочет убежать, но бежать некуда. «Может, мне стоит залезть в бочку с водой? Но я ведь могу, чего доброго, утонуть». Он хочет зайти в синагогу, чтобы оказаться среди людей, но вдруг замечает, что он совсем голый. «Где же моя одежда? Зачем я шляюсь голышом по двору синагоги? Меня наверняка обокрали. Но я даже пожаловаться не могу — ведь заповедь „не укради“ не строже заповеди „не прелюбодействуй“. Меня даже можно убить. Таким, как я, Бог не поставит знака, как Каину».
Баран подхватывает его на рога, несет его, бежит с ним. Где ограда? Ведь была же ограда!.. Стало светло, и Грейн открыл глаза. Был вечер, и он увидел Лею: низкую, толстую, с высокой прической, маленьким носиком, пышной грудью и слегка раскосыми глазами. Она была похожа на японку. Лея стояла и смотрела на него с печальной улыбкой матери, чей ребенок тяжко согрешил. Она еще не сняла пальто, значит, только что вошла с улицы. Губы толстые, а верхняя губа вздернута, и из-под нее видны мелкие зубы. Зубы были украшением Леи: абсолютно белые, без единой пломбы. Лея до сих пор могла разгрызать сливовые косточки. Хотя она стала круглой, как бочонок, в ее лице все еще оставалось что-то девичье. Грейн услышал, как она спросила:
— Ну, ты выспался? Чад из головы выветрился?
— Который час?
— В котором часу ты должен ей позвонить? — вопросом на вопрос ответила Лея.
Он бросил взгляд на будильник, стоявший на ночном столике. Да, сейчас он должен был позвонить Анне. Лицо Леи сразу же стало серьезным.
— Герц, я должна с тобой поговорить.
— Что случилось?
— Герц, сегодня в шесть часов утра позвонил какой-то Станислав Лурье. Ты знаешь, кто это?
Грейн не ответил. Во рту у него стало горько.
— Герц, это конец.
— Ну, раз конец, значит, конец.
— Раз уж ты довел до этого, все дело не имеет никакого смысла. — Лея говорила медленно, непринужденно, как будто речь шла о какой-то мелочи. Она отвернулась, открыла дверцу платяного шкафа и повесила в него пальто. Потом поправила платье, сползшее с вешалки.
— Что ты хочешь делать? — спросил он.
Лея повернулась к нему боком:
— Не знаю, но мы не можем больше жить вместе. Через час после этого Лурье позвонил Борис Маковер. Он так орал, что я едва не оглохла. Мне было стыдно перед детьми.
— Ну так я съеду.
— Я тебя не выгоняю. Здесь все твое. Но ты должен найти какой-то путь…
И Лея наполовину залезла в шкаф. Она там копалась, копалась, перевешивала все платья, поправляла все вешалки. Она покачивала головой, как человек, который стыдится показать свое лицо. Грейн встал с постели и направился в свою комнату, чтобы позвонить. Он шел на нетвердых ногах. Включил свет и закрыл за собой дверь. «Лучше уж так, — думал он. — Обойдусь без долгих разговоров…» Он рухнул на стул рядом с письменным столом. Поколебавшись, начал набирать телефон Анны. Сон не освежил
