«Запретный город»! Мы изменим ваши представления о развлечениях! В них не останется, так сказать, узких мест!
Белая публика рассмеялась оскорбительной шутке. Чарли хорошо знал, что говорить, чтобы клиент был доволен.
— Не ищите здесь цветных. Хотя позвольте! Мы же здесь все цветные! Итак, мы отправляемся в благословенное прошлое, когда музыка была веселой, времена — легкими, а девушки — красивыми!
Ван Мейснер взмахнул палочкой, и оркестр заиграл «Позволь назвать тебя милой».
Грейс первой вышла из-за занавеса, раскрыла зонтик, скользнула по сцене и вышла на танцпол. Я последовала сразу за ней, а за мной — остальные девушки.
Зрительный зал тонул в роскоши и элегантности, напоминая о моем любимом клубе в Шанхае. Все что-то пили, все были довольны.
Мы вращали зонтики и наклоняли головы в точности так, как было нужно. Мы выглядели исключительно — хрупкие и деликатные, как китайские куколки из тончайшего фарфора.
Затем, следуя за сменой музыки, мы перешли к следующему танцу, спокойному и ритмичному. Вместе, двигаясь одновременно и в такт каждому аккорду, мы поддерживали друг друга, создавая удивительное и прекрасное представление. Увлекшись танцем, я забыла об окружающем мире и о том, что моему отцу настолько нет до меня дела, что он все-таки позволил мне здесь выступать.
Мы окружили Чарли, который стоял посередине сцены с микрофоном в руках. Танец был довольно медленным, и освещение позволяло мне выхватывать взглядом лица зрителей. Они выглядели так, словно пришли в лавку экзотических товаров: поглазеть на необычное, — готовые отпрянуть от того, что может их шокировать или потрясти. И пока мы не давали им того, ради чего они сюда пришли. Однако настороженное настроение публики не успело смениться разочарованием, потому что шоу внезапно ускорилось.
Оркестр заиграл ритмичную «Та-ра-ра-бум-ди-ей». Мы прокричали первые слоги песни, скинули шляпки и бросили их в зал. Затем сорвали с себя платья, под которыми оказались красные атласные корсеты, отделанные той же бахромой, что была и на зонтиках. Даже Чарли стал другим: скинул клетчатый костюм, под которым оказался фрак.
Вот это было совсем другое дело!
Чарли обещал публике показать наши ноги и руки, и теперь он это сделал! Кто бы мог подумать, что китайские девушки умеют так двигаться? Китайцы же должны быть все сплошь кривоногими и неуклюжими! А женщины — еще и непременно робкими и нерешительными! Это была прописная истина: все хоть раз видели китаянку на улице.
— А в Чайна-тауне эти женщины и глаз не поднимают, — донесся до меня голос мужчины за столиком в первом ряду. Должно быть, он говорил о таких женщинах, как моя мать, невестки или я, которым легче умереть, чем посмотреть на такого белокожего уродца, как он.
— А я видел много таких, которые смотрят в глаза, если ты понимаешь, о чем я, — ответил приятель говорившего, многозначительно подмигивая.
Куда уж было деться от стереотипов о китаянках? Это было утомительно и предсказуемо. Я переместилась к следующему столику и услышала:
— От них можно подцепить что угодно, если подойти поближе. А ты бывал… ну, близок с ними? Я слышал, что они снизу так же отличаются от наших, как и сверху.
— В каком смысле? У них что, поперек?
Меня чуть не вывернуло наизнанку от этого разговора, но я все равно была рада быть здесь, рада тому, что сама сделала этот выбор, что вышла в мир, вместо того чтобы сидеть пленницей в отцовском доме.
Когда первый номер закончился и мы убежали со сцены, Чарли Лоу представил свою жену, и все почувствовали, как он гордится ею.
— Она поет романсы, но и оперные арии ей тоже по плечу, — объявил он.
Я специально задержалась, чтобы посмотреть, как он приложил руку ко рту и как бы по секрету поделился:
— Но если вы попросите, то она может спеть и китайские песни. Леди и джентльмены, представляю вам мою жену, прекрасную и несравненную Ли Тай Минг!
На ней был желтый шелковый чонсам с большими алыми цветами, напоминавшими отпечатки раскрытых ладоней. Ван Мейснер кивнул оркестру, и по клубу разлетелись первые аккорды «Лох Ломмонд». Ли Тай спела всего один куплет, объединяя шотландский акцент с южнокитайским, и в зале воцарилась удивительная атмосфера: люди не верили своим ушам. Затем она запела «Да, меня зовут Мими» из «Богемы», и это было уже совершенно бесподобно. На самом деле превосходно, потрясающе и невероятно. Я бросилась обратно в гримерную.
Ирен уже переоделась к следующему номеру, и у нее было время посмотреть номер Джека Мака. Когда она убежала, Ида многозначительно бросила:
— Она так и сохнет по этому парню!
Переодевшись, мы присоединились к Ирен, стоявшей слева от сцены. Наверное, до этого момента публике не приходило в голову, что китайцы тоже могут показывать фокусы. Я видела, как некоторые из зрителей буквально чешут головы, озадаченные тем, как Мак создавал свои иллюзии: он что, на самом деле сейчас выстрелил в ящик? А теперь он собирается его открывать? Ого! Оттуда вылетел голубь и промелькнул прямо у меня над головой!
Мы вышли на второй номер. На этот раз я осмелела настолько, что глянула в сторону бара, надеясь увидеть там Руби, но мне на глаза попались только хорошо одетые мужчины, которые смотрели представление, прислонившись к стойке. Чарли с микрофоном переходил от столика к столику, шутя с гостями о том, сколько они уже выпили, и спрашивая у мужчин, не с женами ли они пришли на это шоу.
Когда мы снова ушли со сцены, оркестр грянул песню, которая была специально выбрана фоном для выступления недавно вернувшейся из европейского турне акробатической труппы «Веселый Маджонг». Когда прозвучали слова: «Он отвел ее в Чайна-таун и научил пинать гонг», — акробаты на самом деле стали извлекать звуки из гонга ногами. С этого вечера именно этот трюк стал их визитной карточкой, закрепив за ними репутацию лучшей китайской акробатической группы в Америке.
Наступило время следующей интермедии. На нас теперь были миниатюрные фраки: воротнички, галстуки, цилиндры, перчатки, черные колготки и расшитые блестками корсеты. Грейс солировала в простом номере с чечеткой. При желании гость мог коснуться ноги танцующей девушки — настолько близко мы были к публике. Мне удавалось держаться подальше от любопытствующих.
Луч света от софита упал на бархатный занавес, и зал замер в ожидании: кто появится теперь? Тут занавес распахнулся, и все увидели Эдди в цилиндре и фраке. Мы продолжали танцевать, выбивая такой неутомимый ритм, что я наконец начала понимать, почему здесь танцовщиц называли «пони».
Эдди был легок и изящен. Его танец не походил
