начать, как снова вихрем взметнулись вокруг него искалеченные покойники, словно прочли его мысли.
— Где наши мозги, ноги, сердца, головы, где, где, где?…
— Скажи, Варфоломей, — взмолились юноша и девушка в явном страхе за сторожа и в стремлении помочь своим собратьям, загладить свою вину перед ними, — скажи, где их мозги, ноги, сердца, головы, скажи, Варфоломей… Если бы их здесь не было, покойники не явились бы сюда… Ведь покойник приходит только к тому месту, где он оставил что-либо важное, близкое и дорогое… Разве ты этого не знаешь, Варфоломей, разве ты не видишь, что явились сюда не все перебывавшие здесь на столах… Сегодня праздник, Варфоломей, успокой всех… Ведь другого случая такого не представится, завтра ты навсегда уходишь… Отдай, Варфоломей!
И тут сразу стало легче старому сторожу. Он вспомнил, что действительно покойникам разрешается посещать только те места, где они что-либо свое оставили, а другие им недоступны, и старик недоумевал, как это он раньше не догадался об этом. И хотя вопрос теперь для него разрешался благоприятно, но ему было стыдно сознаться, что большую часть костей, черепов, банок с различными внутренностями, которые ему поручались, после миновения надобности, вывезти на кладбище и похоронить там, он оставлял тут же в доме, но прятал в глубине подвалов, на чердаках, в чуланах и по различным закоулкам, которыми изобиловал этот дом, которые были доступны только Варфоломею и куда не заглядывал никогда ни один врач, студент или фельдшер. Также не один труп Варфоломей схоронил в подвалах, роя в одиночестве ночью могилы, а деньги, выдаваемые на повозки, гробы и попа, он пропивал или отсылал племяннице в деревню…
— Все есть, все, — бросил он почти радостно покойникам, — только не знаю, как вы разберетесь с ними, я ведь не помню, не следил, кого что…
И он стал быстро пояснять места, указывать углы, шкафы, ящики и чердаки.
Не успел Варфоломей окончить, как произошло что-то необыкновенное, во сто крат страшнее того, что происходило до сих пор здесь. Покойники разбежались по всему зданию и затем со всех сторон, углов и закоулков они стали быстро тащить охапки человеческих костей; их наваливали целые груды; черепа катились, тарахтели, лопались и прыгали по полу…
Покойники словно взбесились. Они жадно вырывали друг у друга кости, черепа, сердца, мозги, каждый спешил найти свой кусок, дрался из-за своей части… Один примерял себе чужую голову, другой претендовал на не принадлежащее ему сердце, третий хотел удовольствоваться хоть какими-нибудь мозгами… Мертвецы бросали один в другого кусками скелетов, произошла отвратительная сцена безумства покойников, все смешалось в одну кучу, груды скелетов сплетались в бешеной борьбе…
Началась общая свалка, ожесточенный бой мертвецов…
— Уйдем отсюда! — не выдержали юноша и девушка. — Скорей, скорей…
И, подхватив потерявшего от безумного ужаса память Варфоломея, они понеслись вон из этого ада…
И утром, когда люди нашли Варфоломея лежащим посреди своей конуры, он находился еще без чувств… Придя в себя, он рассказал обо всем чистосердечно, но ему не поверили и даже подумали, что он сошел с ума…
БЕГЛЕЦЫ[5]
Психически больной Новосельцев осторожно выглянул из-под своего полосатого одеяла и оглядел палату. Больные все спали и, словно сговорившись, не кашляли, не ворочались и не бормотали во сне.
Палата была слабо освещена небольшой лампой под широким зеленым абажуром, спускавшейся с потолка на толстой проволоке. Всех больных в палате было 10 человек, хотя кроватей было 11: вдоль стен одна против другой по пяти и одна кровать около дверей отдельно. На этой кровати лежал палатный служитель Медведев, который спал здоровым сном и один храпел на всю палату.
Из больничной конторы доносился в палату глухой бой часов, извещавших о наступлении полуночи. Новосельцев подождал, пока часы пробьют свое, и затем, сбросив с себя одеяло, приподнялся на постели. Он все свое внимание обратил на кровать Медведева и несколько минут с явным наслаждением слушал его сочный и равномерный храп. Лицо Новосельцева было бледно и сосредоточено, глаза блестели, а губы были тесно сжаты. Когда он убедился, что служитель спит крепким и действительным сном, он как-то порывисто почесал в голове и решился, наконец, оставить свое место.
Новосельцев нервно и быстро натянул на себя свой серый, больничный, широкий халат и в то же время вложил свои ноги, бывшие уже в чулках, в туфли. Одевшись, он с печатью торжественной загадочности на лице стал переходить, делая быстрые, большие, но неслышные шаги, почти скачки, от кровати к кровати и лишь слабо прикасался к плечу спавших на правом боку больных.
Прикосновение Новосельцева производило на его товарищей действие электрического тока. Они немедленно неслышно вскакивали, бросали быстро первый взгляд на постель Медведева и, не глядя друг на друга, словно каждый из них действовал отдельно, а не сообща, натягивали на себя свои халаты, одновременно вкладывая свои ноги в туфли, словно по команде, как это делал Новосельцев. Лица у всех были одинаково сосредоточенные, бледные, с сжатыми губами, углы которых все-таки дрожали, доказывая сильное волнение больных. Новосельцев, придерживая халат у пояса. согнувшись, почти на коленях прошмыгнул мимо Медведева в дверь и за ним таким же образом, неслышно, как кошки, последовали остальные больные. Бегом, не издавая ни звука, бежали больные по длинному коридору к узкой лестнице, ведущей на чердак. Только около лестницы Новосельцев на бегу обернулся к своим товарищам и с сиявшим радостью лицом приложил два пальца к губам: «молчите, мол», — и затем, как обезьяна, вскарабкался по лестнице наверх и скрылся в чердачном люке, а за ним бросились остальные его товарищи.
На чердаке было совершенно темно, но больные не смущались этим обстоятельством; они сейчас же наткнулись на продольную балку и, держась за нее, двинулись по горячему песку, наполнявшему накат, вдоль чердака. Они цеплялись лицами за протянутые на чердаке веревки и висевшее на них влажное белье. «Сюда!» — услышали скоро шепот Новосельцева безумные и, очутившись у слухового окна, увидели Новосельцева, стоявшего уже на крыше, поднявшего руки к небу и жадно вдыхавшего чистый, морозный воздух.
— Сюда, сюда! — шептали безумные и один за другим лезли на крышу, как будто они боялись, что не успеют надышаться. Беглецы лишь несколько минут стояли в снегу на крыше, прервав для передышки свое бегство. Запахнув халаты на груди, без колпаков, они не то от холода, не то от охватившего их волнения содрогались
