Фредерик поддерживал меня. По трем ученикам победа осталась за нами, и мы избавили их от решения по остаточному принципу, по лени или от бессилия, которое они сами ни в коем случае не приняли бы. На выходе Фредерик предложил мне выпить вина. Я согласилась. Он давно мне нравился, но я знала, что он женат. Жена страдает какой-то тяжелой болезнью после рождения их второго ребенка. По крайней мере, так несколько завуалированно говорят в учительской, когда его там нет. А он не из тех, кто бросит больную жену.
Мы выпили по несколько бокалов, обмыли свои микроскопические победы. Сначала вспоминали недавнее собрание и передразнивали коллег, потом заговорили о себе.
Поздно вечером на улице, ведущей к метро, Фредерик вдруг прижал меня к себе. И так мы стояли, обнявшись, долго-долго. Я помню, как он гладил мне бедра, ягодицы, волосы. Сквозь тонкую ткань цветастой юбки я чувствовала, как твердеет его плоть — у самого моего живота. Но он не поцеловал меня.
Это могло бы стать началом романа. Слишком рискованного для нас обоих. Так он мне и сказал несколько дней спустя. У него нет права влюбляться.
Подруги, которым я рассказала, все только усмехались. Типичная мужская отговорка. Трусливое бегство женатого мужчины. Наверное, они были бы правы, если бы мы до этого переспали. Но мы не стали любовниками.
Мы остались коллегами: соратниками, единомышленниками. У нас общие взгляды и убеждения, мы отстаиваем одни и те же позиции. Мы едины в борьбе — за неимением лучшего. Ну, хоть что-то.
Фредерик действительно хорошо меня знает, пусть мы и не целовались взасос. Но тут он ошибся. Волноваться надо не из-за меня.
СЕСИЛЬ
С учетом обстоятельств я не сразу решилась пойти с Уильямом на тот ужин. Перспектива сидеть рядом с ним на людях, демонстрировать супружеский союз или то, что от него осталось, поддакивать и ломать комедию пугала. Но я не могла найти приличного повода уклониться. Мы теперь так редко куда-то ходим. Такая ситуация тоже складывалась постепенно. Нас все реже зовут в гости, мы перестали выбираться в кино, не ужинаем вместе в ресторанах. Трудно определить, когда случилось это начало конца нашей социальной жизни. Как во многом другом, я действительно не помню, когда это стало редеть, иссякать, затухать и когда вообще прекратилось. Я как будто выхожу из спячки. Или из общего наркоза. И в голове все время крутится вопрос: как я не замечала этого раньше?
В последнее время, если мы все же ходили в гости, Уильям всегда потом критиканствовал, находил недостатки. Тот много говорит, этот строит из себя неизвестно что, эта живет поверхностно, не думает о главном. И зачастую он бывал прав. Честно говоря, мы редко потом звали людей с ответным визитом» Уильям не любит принимать гостей. Думаю, из опасения, что, если показать наш дом, допустить внутрь, вскроется надувательство. И все поймут, что мы не те, за кого себя выдаем. Вер нее, я. Он опасается, что я выдам — по его недосмотру или по собственной оплошности — свое истинное происхождение. Ведь я из той среды, где люди делают ошибки во французском языке и где вообще допускают погрешности вкуса. И некоторые он наверняка пропустил и не успел исправить. Хотя правила (как раз) диктует он. Он, например, настоятельно порекомендовал мне спустить в подвал некоторые вещи, по его мнению недостойные нашего интерьера. А впрочем, Уильям никогда не любил гостей. Даже вначале. Вечно кочевряжился.
На этот раз за ужином должны были собраться его коллеги, и муж дал мне понять, что ему эта встреча важна. Шарль, хозяин дома, рабо тает в том же концерне, но на другом предприятии. Анаис, его жена, — адвокатесса, специалист по корпоративному праву. Мы с ними пару раз уже встречались, но друзьями нас назвать нельзя. Несколько месяцев назад они переехали и очень хотели продемонстрировать нам новую квартиру. Так что около восьми вечера мы вышли, оставив дома Матиса и Тео. То есть сын в конце концов без труда добился цели: родители все равно уходят; чем сидеть одному, можно позвать товарища.
Анаис и Шарль пригласили еще одну пару, с которой мы не были знакомы.
Мы расселись вокруг низкого столика, стали пить аперитив. Обменялись какими-то новостями, и затем я, как всегда, стала прозрачной. Я привыкла. Плюс-минус детали, сценарий всегда один и тот же. Обычно мне задают пару вопросов, а потом, когда я сообщаю, что не работаю, очередь говорить переходит к другому человеку и никогда не возвращается ко мне. Люди не представляют себе, что домохозяйка может иметь какую-то жизнь, какие-то интересы и увлечения, и еще меньше — иметь что сказать. Они не считают ее способной произнести пару осмысленных фраз на тему окружающего мира и вообще иметь свое мнение. Как будто домохозяйка живет под домашним арестом, а мозг у нее страдает от нехватки кислорода и потому работает в замедленном режиме. Гости быстро, даже с некоторой опаской обнаруживают, что им придется сидеть за одним столом с человеком, живущим вне мира и цивилизации и не способным, помимо чисто практических и домашних тем, участвовать в сколько-нибудь серьезном разговоре. Так я довольно быстро оказываюсь вычеркнутой из общества. Ко мне перестают обращаться и даже на меня смотреть. Чанде всего я принимаюсь изучать рисунок на обоях или цвет стен, выбираю какую-то точку и исчезаю.
В силу разных причин Уильям даже признателен мне за то, что я помалкиваю.
Но в ту субботу в разгар ужина муж стал рассказывать один забавный случай. Уильяму всегда нравилось быть в центре внимания. Он любит, чтобы все за столом стихло, взгляды гостей обратились в его сторону и на лице у каждого отразилось пол ное внимание. Такая форма коллективной лояльности. Я витала где-то в своих мыслях, слушала его краем уха. Речь шла о каком-то коллоквиуме на выезде, где все закончилось банкетом и обильными возлияниями. Он с несколькими мужиками засиделся далеко за полночь за столиком на улице, все были очень навеселе, и тут мимо прошла молодая женщина, которая участвовала в одном заседании. Один из мужиков для смеху как свистнет.
Уильям говорил об этой женщине таким тоном, что я проснулась и вынырнула из привычного внутреннего бултыхания.
— …И тут она, представляете, чуть не описалась со страху! — ехидно заметил он в тот момент, когда я полностью вернулась к беседе.
Все засмеялись. И женщины тоже. Меня всегда удивляло, как это женщины смеются таким странным шуткам.
— Да
