— Послушай Наину, — вдруг заговорила Маша тихо. — Священный дуб должен быть под охраной такого, как ты. Ты не боишься ничего, при этом у тебя есть сердце. Иди, не сомневайся…
— Вот видишь, даже Маша не против! — подхватила Наина порывисто.
Судьба Антония была решена. Дальнейший путь обозначен, — дорога к священному дубу была не так далека по расстоянию, но имела свои особенности в философском смысле. Об этом говорил отец, когда младший сын просил рассказать о чудесном дереве, которое ветвями упиралось в небо.
Глава 14
С Машей ведьмак расстался в Коляде, куда он принес ее на руках, завернутую в одеяло из дома Радона. Два главных трофея, — невеста оборотня и его кровь на тряпке придавали Антонию сил, он и не заметил, как пронес их более двадцати километров под ветром и дождем, по ухабистым грунтовым дорогам.
Собаки во дворах обывателей рвались с цепей, кидались на заборы, чуя ведьмака, кошка в доме отца Николая забилась в угол и готова была просочиться сквозь стену, когда Антоний вошел в сени. За ним шел священник, одновременно радостный и неприятно удивленный. Радовался он возвращению дочери, неприятно удивлялся упрямству сына Ивана Крюкова, осмелившегося войти в селение, где ведьмаков отродясь не видели и заочно считали их вестниками несчастья. Это он еще не знал, что на окраине леса Антония поджидала Наина, — в Коляду она не вошла, боялась расправы.
— Неси ее сюда, сюда, — хозяин указывал Антонию на дверь Машиной комнаты. — Она же ни ранена, ни избита…?
— Нет, папа, я цела, — отозвалась Маша из одеяла. — Налей в ванну воды, мне нужно помыться. Потом приготовь поесть. Мы голодны и замерзли…
Антоний улыбнулся, вспомнив, как по-женски командовала в их доме мать. Отец тоже беспрекословно ей подчинялся, несмотря на крутой нрав ведьмака. Остаться бы в Коляде навсегда, стать простым парнем, но вместо этого придется тащиться через лес и болота к священному дубу. Машу он бережно уложил в постель. Та скинула с себя одеяло, забыв о наготе, ойкнула, вскинула на Антония глаза, уже совсем не такие испуганные, даже лукавые, и попросила:
— Отвернись на минутку, пожалуйста! Я оденусь, — при этом она так игриво махнула ручкой, что ведьмак чуть не расхохотался. Отвернувшись, он рассмотрел комнату: светлая, чистая, настоящая горница с цветастыми шторами, туалетным столиком, зеркалом, шкафом. — Как я рада быть дома! Не представляешь! Начинаешь все это обывательство ценить, только потерявши его…
— Скажи, мне возвращаться к тебе после всего? — задал Антоний мучительный для себя вопрос. — Я подумал, что мы могли бы… попробовать жить вместе, поехать в город…
Он обернулся и увидел совершенно несказочную Машу в коротеньком халатике, со слегка ободранным ветками лицом. Она была просто красива, как красивы деревенские девушки, и нравилась ему такая еще больше.
— Ну о том, чтобы жить вместе, рано говорить, — ответила Маша, довольная его вопросом. Она заплетала длинные густые волосы в косу и хитренько прятала от него глаза. — И потом, ты ведь можешь измениться там, все говорят, что у дуба люди становятся другими… Посчитаешь меня недостойной себя и все такое…
— Никогда такого не будет! — горячо прервал ее ведьмак. — Не думай об этом вообще! Я люблю тебя, знаешь же…
Девушка пожала плечами, посмотрела в темные беспокойные глаза ведьмака и легко хмыкнула:
— Знаю. Ну ладно, приходи… Я буду ждать… — она подошла к нему вплотную, не обнявши, прижалась к нему грудью и губами. Третий за все время поцелуй получился совсем по-взрослому.
Из дома священника Антоний ушел сытым и почти уверенным в том, что Маша за него переживает, и наведался в дом отца. Все, как обычно, пустой двор, река, старые деревья. Дверь ему открыла давняя знакомая отца, ведьма Селена, тощая, одетая в черное старомодное платье. Она была частью клана, одинокая, бездетная, злая и верная Крюкову-старшему как собака.
— Явился, голубчик, — фырчала тетка, рассматривая его в дверную щель, потом открыла, конечно. — Одни беды от тебя. До чего отца довел?
— Под ноги надо было смотреть и вовремя запретить Степану издеваться надо мной, — огрызнулся Антоний, проходя вместе с ведьмой в комнату отца. Миновав длинный темный коридор, он распахнул дверь и оказался в пыльной спальне, перед отцом, лежащим в груде серых подушек. — Отец, это я! — забыв о вспыхнувшем гневе, он опустился на колени у изголовья отцовской кровати.
— Вижу, вижу, — старый ведьмак едва владел языком, чуть не вывернул глаза, чтобы посмотреть на сына. — Марина, Степан, нету…
— Да, отец, их больше нет, — сын, не поднимаясь с колен, виновато опустил голову. — Я тоже ухожу. Радон тяжело ранен, хочу на его место. Предгорье устало от его мелких пакостей и фокусов!
— Вишь чего задумал, голубчик — забубнила Селена у него над головой. — Худой ты ведьмак, да и не ведьмак вовсе, рожден не знамо зачем. Куда тебе на место Радона? Ступай, попробуй, прихлопнут тебя, не иначе…
Голова отца заметалась по подушкам, ничего больше в его теле не двигалось, — он возражал ведьме и соглашался с сыном. Как тогда, в больнице, увидев рядом с сыном дочку священника, он, чувствуя важность момента, набрался сил и сказал:
— Берегись, я не прошел путь…
Антоний вскинул голову и вскочил на ноги. Он не знал, что отец тоже проходил дорогу до священного дуба, — речи об этом он никогда не заводил. От волнения в легких у молодого ведьмака собрался воздух, который сдавил ему грудь, его он с шумом выдохнул. Ведьма Селена продолжала насмехаться над Крюковым-младшим, беззубо скалясь:
— Беги, беги, снесут тебе башку. Вот уж устроим славные похороны, — она подошла к Антонию вплотную и ткнула кривым пальцем ему в грудь. — Коли вернешься живым, то обретешь многое, но многое и потеряешь…
— Что потеряю? — Антоний сверлил тетку глазами, схватив ее за костлявую руку. — Говори, старая ведьма! Говори все, что знаешь, ничего не скрывай.
— Себя потеряешь! — резко выкрикнула ведьма, выдернув руку из руки Антония. — Ты глаза не таращь, слушай, что тебе говорят. Веревку покрепче бери. Рюкзак с одеждой и водой, есть некогда будет. Кто-нибудь должен тебя проводить и встретить, ну или… понять, что не вернешься…
— Спасибо на добром слове, — грустно ухмыльнулся парень, и, опять опустившись на колени, взял отца за руку. — Отец, я вернусь. Обещаю тебе и Маше… Ты только верь в меня! Помогай мне…
Иван Крюков слабо закивал и промычал что-то ободряющее.
Шли волчьими тропами, извилистыми и для людей едва ли пригодными. Наина впереди, за ней, в охотничьих куртке, штанах, с рюкзаком за спиной, шел Антоний. В отцовских кирзовых сапогах по узким тропам и опасным переходам через овраги и буреломы идти было самое то. Через день пути стихло пение лесных птиц и осталась лишь звенящая тишина, корявые стволы деревьев все ближе и ближе жались друг к другу.
— Дальше один пойдешь, — сказала Наина, обернувшись на ведьмака. Всю дорогу она принюхивалась, прислушивалась, на бестолковые разговоры не было настроения. — Мой отец испытания прошел, поэтому подсказка у меня для тебя есть: идти напролом, ничего и никого не боясь. Через дней восемь буду ждать тебя в начале пути…
