Пётр Иванович, наконец, совсем открыл глаза. Посмотрел на Антона, перевёл взгляд на пустой бокал, чуть-чуть подумал и отчаянно махнул рукой.
– Хватит, пожалуй, на сегодня. Не дай бог император заметит. Не любит он выпимших… – произнёс он, но особой решительности в его интонации Антон не услышал.
– Ну так вот, – продолжил советник. – А отцовская страсть-то в Николае Павловиче к военным порядкам и баталиям так и не улеглась, наоборот – усилилась.
– Не пойму я вас, Пётр Иванович, то ли вы осуждаете государя, то ли оправдываете.
– Упаси боже, упаси! – старик задумался. – Хотя… Антон Дмитриевич, вы правы: в чём-то и осуждаю. Порядки у нас больно жёсткие, трудно дышать. В Европах вона какие вольнодумные настроения. Опять же недовольства, восстания, баррикады… Так и до нас очередь, глядишь, дойдёт. А нам нельзя такого позволить, никак нельзя. Котёл российский может забурлить. А уж эти европейцы постараются в нашу топку дровишек словоблудия втихаря набросать… Непременно постараются… Зачем им сильная Россия?!.. А котёл у нас-то бо-о-ль-шой, просторный, парком долго будет наполняться. Да предел наступит, деваться-то ему некуда. Попыжится котёл, попыжится, да, гляди, и рванёт, да так, что и Европе мало не покажется!
– Вольнодумство в народе?.. Я о нём что-то ничего не слышал, Пётр Иванович. Недовольство – да, оно всегда есть, но это же не повод баррикады на улицах устраивать. Чай, император знает, что делать надобно в таковых случаях.
– Может, знает, а может, и нет. Окружение Николая Павловича, за редким исключением, состоит из глупых, но весьма, весьма послушных людишек. Кто же царю-батюшке правду скажет, коль каждый за место своё крепко держится? Интеллектуалов, окружавших ранее его брата Александра I, сменили невежественные и тупые генералы. Чиновники – сплошь военные. Не спорю, многие вполне достойны быть в чинах военных, да разве цивильным обществом их учили управлять, тем паче, печься о благе своих граждан? Попривыкали, поди, что всё им на тарелочке преподносилось, все им вынь да положь… Устав – вот что в их башках сидит. Им главное, чтобы пуговицы на мундирах блестели, воротнички чистыми были да уметь победные рапорты начальству строчить…
Антон поразился крамольным рассуждениям старого чиновника. И, что греха таить, немного испугался. Он ещё раз огляделся по сторонам. Однако рядом вроде никого не видно, все разбрелись по дворцу. Это обстоятельство Антона немного успокоило.
– Пётр Иванович, а все ли чиновники, как считаете вы, тупые? Разве можно сказать, к примеру, о чиновниках департамента иностранных дел, в коем я временно служу? О канцлере графе Нессельроде?..
– Похвально, молодой человек, в вашем возрасте находиться в таком месте на государевой службе. А чьих вы будете, Антон Дмитриевич, кровей, позвольте полюбопытствовать.
Антон несколько растерялся от такого довольно бестактного вопроса, тем более, особой родословной хвалиться ему не приходится. Однако, вспомнив, что и старик больше делал упор на родство со своим именитым родственником, произнёс:
– Родитель мой небольших чинов – отставной майор по морской части. Однако родственник по матери – барон Бруннов, наш посол в Лондоне. Он состоит в хороших отношениях с канцлером Нессельроде.
Тайный советник одобрительно покачал головой.
– Поди, знаете такового… – с ехидцей добавил Антон.
На кого из них намекал Антон, было не ясно, и Пётр Иванович на всякий случай произнёс:
– Да-да, люди уважаемые.
Мужчины на какое-то время замолчали.
– Так, Антон Дмитриевич, говорите, вольнодумства у нас в России нет? – первым нарушил молчание тайный советник. – Нет, сударь, 1825 год ещё не забыт, мысли бунтарские ещё живы в обществе. Наш император Николай Павлович тогда круто с ними обошёлся, да мысли их остались. А мысли, молодой человек, аресту не подлежат. Пример тому – надеюсь, небезызвестный вам Петрушевский и его соратники. Тоже тайное общество организовали, призывали к революции…
– Это которые были арестованы года четыре назад, в 1849 году? Я в то время как раз вернулся из Лондона. Их приговорили к смертной казни, кажется.
– Они самые. Да государь потом смилостивился и отправил их на вечную каторгу. Говорю же: мысли те заразные долго ещё будут терзать умы русские.
Заиграла музыка.
– Мазурка, господа! Мазурка… – раздался голос сверху.
Пётр Иванович скривился. Было видно, что начатый разговор ему не хотелось прерывать. Он ближе придвинулся к своему визави.
Антон тоже хотел поддержать этот немного опасный разговор.
– Зима… 1825 год… Сенатская площадь… Меня, Пётр Иванович, в то время ещё не было на свете, но про сие событие знаю по рассказам. Чего хотели декабристы, не понятно… Чем им император-то не угодил?
Пётр Иванович укоризненно посмотрел на Антона и усмехнулся:
– Не против престола они вышли на площадь, молодой человек. Совсем нет… Православие и самодержавие есть основа существования России. И на это никто не покушался. Нет! Жизнь общества они хотели улучшить… и только!
Признаюсь вам, Антон Дмитриевич, тогда многие, в том числе и ваш покорный слуга, хотели покончить с причинами отставания России от Европы, да боялись открыто говорить об этом. А вот декабристы решились… Результат известен. А почему?.. Забыли они, что, помимо православия, самодержавия, есть ещё на-род-но-сть, – протяжно произнёс отставной советник, явно делая ударение на последнее слово. – Это раньше в столице государственные перевороты делали в одну ночь, а в XIX веке одного желания мало. Вона как в Европе полыхало совсем недавно. Народ поднялся… Короля Франции престола лишили, республику провозгласили…
– А через три года восстановили, – вставил Антон, – император Наполеон III правит нынче, – и тут Антон не удержался и похвастался: – Я с этим Шарлем-Луи Наполеоном немного знаком, он письмо через наше посольство в Лондоне для нашего императора передавал. Хотел тогда Наполеон аудиенцию у государя заполучить. Да не получилось, отказали ему в том. Мы с этим Шарлем в доме дяди моего, Филиппа Ивановича, долго беседовали, кофе пили, дядя грог сделал, расстались друзьями, – немного приврал Антон.
– Вот вы, Антон Дмитриевич, теперь видите разницу в революционных событиях. Там, во Франции, народ поднялся, а у нас – малая часть военной верхушки. Не учли наши революционеры: русские люди глубоко религиозны и преданны царю-батюшке, потому и не вышла большая часть солдат на площадь. Мужик-то русский, он сперва понять должен, что от него хотят, и будет ли ему, мужику, лучше от этого. А что для этого нужно?.. Слышали, поди, наш недавний разговор с товарищем моим Кириллом Игнатьевичем?..
Антон кивнул.
– Просвещение мужика – вот наиглавнейшая задача, мой дорогой лейтенант. Вот так я думаю. И заметить хочу, вы уж послушайте старика, Антон Дмитриевич. Для Европы главное – корысть, всё на деньги переводят, а для России главное – духовность. Вот откуда и вечное несогласие у нас. Господи! – старик перекрестился. – Уже начал изрекать мудрые мысли. Совсем старым, значит, стал.
