Я задыхаюсь, но уже не от нехватки воздуха. От его запаха, который будит во мне воспоминания, оголяет до предела инстинкты, заставляя повиноваться его рукам, что уже добрались до моей груди. О, боги! От продажных сосков, предавших меня уже не единожды под его пальцами, меня простреливает по позвоночнику до самого копчика — остро, до темноты в глазах, до пожара между бёдер.
От сбивчивого тяжёлого дыхания Алекса кружится голова. А его язык словно ласкает не нёбо, а дотрагивается до самого мозга, который отказывается бороться, позорно ретируется под натиском тела.
Чёртов Берг ногой захлопывает дверь, пока расстёгивает мои брюки.
Нет, нет, нет… Да. Его пальцы между моих ног. И я убью его, если он меня не возьмёт. Сейчас. Придушу, хоть мои пальцы и не сойдутся на его шее. Четвертую, если немедленно меня не трахнет.
Сбрасываю кроссовки. Брюки. Я наступаю на них сама, сдирая узкие штанины, пока он расстёгивает свои.
И, наконец, он подхватывает меня под голые ягодицы. И нет, не осторожничает. К дьяволу осторожность! Он насаживает меня на себя, прижимая к стене. Я выгибаюсь и обхватываю его ногами. Лихорадочно то ли расстегиваю, то ли рву его рубашку.
Мне больно. Чертовски больно спине, что трётся о неровности бетонной стены. И очень больно внутри — его так много. Плевать! Я больше не боюсь этой боли. Я слышу, как он стонет, я чувствую, как двигается во мне. Как плотный узел внизу живота накаляется от этого трения. Невыносимо горячо. И уже адски приятно.
Я впиваюсь ногтями в его спину. Я вонзаюсь зубами в его плечо, чтобы не заорать, но это слабо помогает.
— А-а-а-а-а! — ору я на последнем жёстком толчке. И выгибаюсь в судороге так, что всеми рёбрами прижимаюсь к его каменному животу. Скольжу по нему, пока Алекс делает последние рваные движения и тоже судорожно дёргается, кончая в меня. Я чувствую, как ритмично, благодарно сжимает моё тело его ещё напряжённый член. Чувствую, как каждая клеточка словно наполняется каким-то благодатным теплом. Я тяжело дышу в его мокрую шею, и он прижимает меня к себе так нежно, что хочется плакать.
— Сволочь.
— Согласен.
— Ненавижу тебя.
— Мне плевать.
Он ставит меня на пол и бесстрастно запахивает рубашку. На ней не хватает пуговиц, но он даже не удивляется.
— Выпей что-нибудь, — он равнодушно застёгивает ширинку, пока я путаюсь в своих брюках. — Противозачаточное.
— А если не выпью? — я опираюсь на стену, потому что едва стою на дрожащих ногах.
— Тогда тебе могут понадобиться деньги на аборт. И не надейся, что я тебе их дам.
— То есть теперь это мои проблемы? — я смотрю на безнадёжно испорченную блузку. Он её дорвал, а я даже не заметила, когда.
— Ну, считай, что мы квиты. Ты попользовалась мной как дефлоратором. Я слегка поимел тебя в кладовке, — усмехается он и подаёт с пола мою куртку. — Прикройся. А то тут, может быть, много желающих на твои прелести найдётся, не только я. Не думаю, что за твои сомнительные умения кто- нибудь заплатит. А вот свою девственность могла бы продать и подороже. А не ложиться под первого встречного, раз уж ты такая бедная. Но не гордая.
Глаза так привыкли к тусклому свету в этой кладовке, что я отчётливо вижу, как нагло он усмехается мне в лицо. Стискиваю зубы от обиды. Нет, сука, ты не увидишь моих слёз.
— Да, — бросаю ему холодно, сдерживая ярость, — я ошиблась. Нужно было лечь под Гремлина. И деньги, и работа, и бонусы. Слава и почёт. А я продешевила.
Разворачиваюсь резко. Распахиваю дверь. Глаза слепит яркий свет и всё та же ярость, которой я не дала вырваться на свободу.
Иду, не разбирая дороги.
Да, не гордая. Да, бедная. Но хрен ты угадал, Алекс Берг, что мы квиты.
22. Алекс
Вот что она только что хотела сказать?! Что прогадала, не тому доверилась? Сделала неправильный выбор? От этих мыслей мозг рвётся на части, как туалетная бумага.
Прислоняюсь головой к стене, прикрываю глаза и выдыхаю. Чёрт, что это, мать его, только что было? Вика ушла, а я не могу перевести дух, успокоиться. Тело всё ещё напряжено, нет удовлетворения, которое обычно приходит сразу после секса.
Кажется, я потерял тормоза. Вообще не контролировал себя, не соображал, что делаю. Хотелось только одного: обладать ею, стать её частью, раствориться эгоистично, до последней капли. Чувствовать её тело, дыхание, движения. Реветь, как первобытный болван: «Моя!» и слышать её ответные стоны, принимать податливость, мягкость, заполнить собою так, чтобы она больше ни о чём думать не могла.
Я опять сделал ей больно. Но и она постаралась. Огнём горят царапины на шее, спине и тупо ноет укушенное плечо. Но что эта боль по сравнению с тем, что творится у меня в душе?
Дурак. Полный кретин. Завёлся с полуоборота, как конь педальный. Какие презервативы, какой защищённый секс? Ни одной внятной мысли в голове не было ни когда кинулся за нею вслед, ни когда поцеловал и начал срывать с неё одежду. Только желание владеть.
Тело сводит судорогой, а я бьюсь затылком об стену, чтобы хоть как-то прийти в себя. В какой момент всё изменилось? Почему из собственнического желания только брать мне захотелось дать ей много больше, когда она начала откликаться, пошла за мной, повелась, раскрылась, ответила?
Я до сих пор чувствую дрожь её тела, слышу её крик страсти, ощущаю, как интимно тесно она сжимала меня там, где мы соединялись. В тот миг хотелось закрыть её от всего мира, защитить, сделать всё, чтобы она больше никогда не плакала...
Она такая доверчивая в моих объятиях. А руки мои дрожали от нежности, желания беречь и никогда не отпускать...Мы прикасались лбами друг к другу. Я ловил её горячее дыхание и мечтал притронуться к растерзанным в жёстком поцелуе губам - благоговейно и трепетно. И, наверное, в тот самый миг струсил. Спасовал. Отрезвел.
Нёс какую-то херню, злясь на боль в расцарапанной шее и заново отравляясь картинками-вспышками, что росли в воспалённом мозгу, как грибы после дождя. Она и Гремлин. Знала и пошла всё же, чтобы получить то, что причитается. Позволила ему прикоснуться к себе. Но там ничего не было, не было, чёрт побери! Сейчас я это знаю точно!
Гремлин. И её последние слова. Мозг наконец-то выплывает, как потрёпанный бурей кораблик, из-за горизонта. С неё станется сейчас, на эмоциях, вернуться к этому козлу.
Застёгиваю на все оставшиеся пуговицы рубашку, заправляю её в брюки, приглаживаю пятернёй волосы. Поднимаю с пола пальто. Не хочу даже думать, как сейчас выгляжу.
У Верочки глаза придушенной насмерть мыши, когда я врываюсь в приёмную и без слов толкаю дверь в кабинет директора.
Гремлин стоит один, пялясь в окно. Руки в карманах, плечи распрямлены самодовольная поза хозяина жизни. Он даже обернулся не сразу, хоть дверью я громыхнул прилично.
