но это длилось лишь мгновение. Он поднял коптилку, поднес ее к лицу мельника и осветил глаза:
— Когда это было?
— В июне.
— Не врет, — тихо сказал Туташхиа и поставил коптилку на стол.
Абраг думал. Мельник помолчал-помолчал и говорит:
— Неверный и хитрый он человек, твой брат, Дата-батоно. Стерегись его, ой как стерегись!
— За мной не Мушни гоняется — его начальство за мной по пятам ходит, а у него служба такая, — никуда не денешься, — делает, что велят. Таких, как он, у них, хорошо, если два-три найдется. Ты об этом помнить должен. А осторожности мне хватает. И если смерть моя разыщет меня, так не оттого, что берегся плохо, а от того, что этот час судьбою назначен.
Туташхиа распахнул дверь. Кот прыгнул через порог и побежал прямиком к дому Ноко Басилая.
— Это порода в нем играет! Ты только погляди на эту туташхиевскую породу!
Абраг обогнул мельницу, сбежал по склону, перепрыгнул через забор Бечуни Пертиа. Он на цыпочках поднялся по черной лестнице и приоткрыл дверь. В коридоре было темно. Абраг пошарил по стене, нащупал дверь, постучал. Подождал немного, никто не отвечал, и он взялся за ручку. Сзади слабо скрипнул пол. Туташхиа пошел на звук и приник ухом к двери, из-за которой донесся скрип. Снова полная тишина, но кожей и нюхом абраг чувствовал, что за дверью кто-то притаился. Может, чужой? В конце коридора светлело окно. Луны отсюда не было видно, только ветки ореха мерцали серебром и дальше, где кончался двор, среди фруктовых деревьев прятались маленькие домишки. Он вдруг вспомнил свое стадо и бычка Кору, который весь пошел в своих предков и превратился в здоровенного черного бугая с огромным белым яблоком на боку. Кора ворочал голубыми, помутившимися от старости глазищами, и абраг, улыбаясь воспоминанию, любовался бравым бугаем, который достался ахалкалакским молоканам и которого вернуло ему сейчас его воображение.
Он постучал.
— Кто там? — послышался из-за двери голос Гуду.
Туташхиа не успел отозваться, как под полом прокукарекал молодой петух — длинно, отрывисто, хрипло, видно, это был первый его крик.
Туташхиа подождал, пока он затих, и сказал негромко:
— Это я, Дата, открой!
— Пожалуй! — чуть помедлив, ответил мальчик.
Щелкнула задвижка.
Дата Туташхиа вошел, запер за собой дверь и стал у порога, разглядывая Гудуну Пертиа.
Мальчик прикрыл поплотнее ставню, подошел к камину, разгреб угли и принялся раздувать их. На гостя он даже не взглянул и двигался нехотя, будто его понуждали.
Дата Туташхиа сосредоточенно разглядывал мальчика с высоты своего роста. Скинул бурку.
— Я два года здесь не был… Сколько теперь тебе?
— Четырнадцать, пятнадцатый, — ответил Гудуна Пертиа, отодрал от стены клочок старых обоев и вернулся к углям.
Бумага вспыхнула.
— Четырнадцать, пятнадцатый… Да, так и есть. — Он пристально вглядывался в лицо мальчика, освещенное пламенем горевшей бумаги.
Гость и хозяин как стояли, так и глядели друг на друга, пока от бумаги не остался лишь пепел, и комната снова не погрузилась в темноту.
— Засвети коптилку, лампы не нужно, — сказал Туташхиа.
Мальчик снова сорвал со стены полоску обоев, зажег свечу и, стоя спиной к абрагу, уставился в огонь.
Абраг оглядел комнату.
— Когда ты был маленький, в этих двух комнатах жила учительница, ее звали Тико, Тинатин Орбелиани… — Он вспомнил давнюю, грозовую для него ночь и самоотреченность жилички, хитроумно и ловко прикрывшей его. — Где Бечуни, Гуду?
— Индеек погнала вчера на базар. Утром вернется.
Мимо камина Туташхиа прошел в глубь комнаты, отодвинул занавесь, заглянул в соседнюю комнату. В окно смотрела луна, разливаясь по комнате слабым светом. Ему вспомнилось все, даже мелочи, — здесь стояла кровать Орбелиани, тут он вжался в стену, когда она выставляла казаков и их есаула, а вон там она бросилась ему на грудь и в эту минуту в окне раскаленными угольями сверкнули очи Бечуни.
Абраг встряхнул головой и обернулся.
Мальчик был очень строен и для своих лет казался высоким. Он смотрел на гостя в упор, будто боялся упустить хоть самое малое движение абрага.
— Ну, хорошо, — сказал Туташхиа, — теперь давай разожжем камин. Я до нитки вымок, обсушусь и поболтаем. Мне надо уйти до рассвета.
Туташхиа снял оружие, положил его возле себя, присел на маленький стульчик и принялся раздеваться, Гудуна положил на горячие угли сухие щепки и подул. Вспыхнуло пламя. Туташхиа развесил возле камина носки и ноговицы, прислонил к горячей стенке цуги. Рубашку натянул на коленях, а блузу подал мальчику:
— Возьми, помоги, пожалуйста!
Мальчик покосился на блузу, отодвинулся вместе со стульчиком, на котором сидел, нахмурился и уставился в камин.
— Ты что это? Где научили тебя так обращаться с гостем, а? — изумился Туташхиа.
Вопрос заставил Гуду очнуться. Он смутился и взглянул абрагу прямо в глаза, но не поймал в них и тени недоверия, а лишь ощутил идущее из них тепло. Страх прошел, на душе стало легче, он успокоился. А успокоившись, понял, что вместо сердечной приветливости, с какой, все обдумав, собирался встретить гостя, он поддался ненависти, в нем притаившейся, и встретил его слишком холодно, а это могло насторожить Туташхиа и заставить его быть начеку. От блузы уже поднимался парок, а он не мог выдавить из себя и слова, пусть не радушного, но хоть благожелательного. Он испугался, что крутой поворот от неприязни к радушию мог показаться гостю странным и что от человека, знаменитого своей проницательностью и хитроумием, не ускользнула б и тень фальши в хозяйском гостеприимстве. От всех этих мыслей он пришел в сильное волнение, ему стало неловко сидеть на стульчике, и он заерзал, завертелся.
— Ты встревожен, Гуду? Из-за меня? Высушу бурку и уйду. Не найдется у тебя мелких, сухих поленьев?. Чтобы высушить бурку, нужно много жару.
От дрожи, пронзившей его и пробежавшей по всему телу, мальчика передернуло в плечах.
— Ты не простужен? — спросил Туташхиа. — Давай я сам принесу. Где они у тебя?
— Здесь, в чулане. На двор выходить не надо. Сейчас принесу.
Туташхиа начал одеваться.
— Ты родился в ноябре, под знаком Стрельца, как я! — сказал абраг.
Гудуна Пертиа взял щипцы, поворошил головешки в камине, степенно поднялся и вышел из комнаты. В коридоре он остановился лишь на секунду, открыл дверь в чулан и вытащил из поленницы завернутый в тряпку револьвер. Сердце у него, колотилось, перехватило дыхание, но это быстро прошло — к нему вернулись спокойствие и решимость предков. Он развернул оружие, отбросил тряпку, взвел курок, спрятал револьвер на груди и на ощупь начал выбирать мелкие поленья. Выбирал и с грохотом швырял их на пол —
