– Я живу достаточно, но ни разу не видел войну за назначение определённого человека правителем! Ты мог точно так же «обрабатывать» меня, чтобы в итоге получить империю себе под каблук!
– Какой в этом смысл, если народ тебя не принимает,– Иблис с беспечным видом пожал плечами.– Управлять будет сложно. Другое дело, если под мою песню пляшет тот, к кому прислушиваются.
Он не договаривал, как всегда. Порой казалось, что за всю свою жизнь этот ифрит не сказал ни единого слова правды, вечно прятавшийся ото всех за сотнями слоёв лжи. Валакх не знал, каким было его прошлое, но даже в самых смелых фантазиях не мог предположить причин, приведших к подобному не проходящему желанию заставить всех и каждого видеть то, что он хотел, а не то, что было на самом деле.
Отвлёкшись на очередной грохот разносимой на куски каменной кладки, мужчина с нескрываемым облегчением выдохнул, когда увидел, что Самаэль был жив.
Хотелось отделаться привычным «это ведь Гринд», но, присмотревшись, валакх заметил то, что замечал очень редко; в лучшем случае, если бывший тави оказывался в воде, которая была ему чуть выше, чем по плечи – страх. Неудержимый животный страх, который не позволял связно мыслить и заставлял думать только о том, чтобы спасти свою шкуру, пусть даже бегством.
Никаких просчитанных действий, никакой чётко продуманной тактики, только одно – бей или умрёшь. Если бы с высшими чинами ифритов такое работало, Иблиса победили бы ещё год назад.
– Это не честный бой,– пробормотал Айорг, сжимая кулаки.– У твоего короля гораздо больше сил.
– Я ведь сказал, что оба могут пользоваться всем, что умеют. Твой суламаррэ горазд не только мечом махать, но почему-то сдерживается, и это уже не моя проблема.
Глухо рыкнув, валакх прикусил ноготь большого пальца и весь съёжился. Нужно было придумать, как помочь другу – и поскорее.
2.
Чужие пальцы клещами сомкнулись на ноге, и он на пару самых важных мгновений замер. Казалось, Гласеа должен был хотя бы начать выдыхаться, но у него разве что совсем слегка сбилось дыхание в то время, как реакция и скорость остались на прежнем уровне. Разум, видевшийся в этом раскладе предателем, решил, что можно рискнуть подобраться ближе необходимого.
Глянув на противника, ифрит осклабился в зубастой звериной улыбке, когда поймал ошарашенный взгляд. А после, не растрачиваясь на любезности, резко дёрнул к себе.
Земля ушла из-под ног, в следующее мгновение оказываясь под лопатками. Будь на его месте рядовой солдат из числа имперцев, он бы мог уже считать себя трупом, но Гленн далеко не первый раз мысленно благодарил судьбу за то, что вырос среди ифритов. Высшие чины много таскались со слишком часто гостившим у них мальцом и не гнушались учить тому, что знали сами – а знаний у них было на несколько тысячелетий.
Перевернувшись на бедро, наёмник подцепил огненного ногами и единым резким движением развернулся, нанося удар, выкрутивший противнику колено.
Этого было недостаточно, чтобы окончательно завершить их склоку, но дало времени собраться, пока ифрит, вновь тяжело опавший на землю, пытался подняться. Теперь, не позволяя себе и на секунду замешкаться, наёмник легко оттолкнулся от земли ладонями и быстро поднялся.
В момент, когда ему должен был прилететь способный стать последним удар, Гласеа выставил руку и перехватил саблю за лезвие.
– Ты мне ногу сломал!– подняв взгляд на Гленна, теперь ифрит выглядел скорее раздосадованным, чем действительно злым и желающим крошить всех, кто попадётся на глаза.
– Ты дурачок?– устало поинтересовался молодой человек.– Ничего я тебе не ломал.
– Болит так, как будто сломал! Я Князю скажу!
– Да, только его я так тоже валил. И у него от этого ноги не сломались, а ему падать выше, чем тебе.
Посмотрев на готового страдать по поруганной чести, достоинству и целостности костей ифрита, Гленн глухо выругался – о сражении в этом случае можно было забыть. Убрав саблю, оставившую на ладони Гласеа нелицеприятный порез, наёмник, будто сердобольная мать, подхватил несчастного под руки и заставил встать.
Нога его гнулась и работала, как надо, с тем лишь небольшим исключением, что следующие полчаса он бы пострадал от не самых приятных ощущений, но Гласеа это от желания поплакать в жилетку не останавливало.
– Как ты вообще мог нас бросить? Это предательство. Кто тебе роднее, в конце концов?!
Не имея ни малейшего желания разбираться с истерикой, Гленн осмотрелся и, заметив Гаап, рявкнул ей требование подойти.
Едва получив на руки «раненного», король с подозрением уставилась на наёмника.
– Ты что с ним сделал?
– Он это сам с собой сделал.
– Неправда!– рыкнул Гласеа.– Это был подлый ход!
Гленн не удостоил его ответом, вполголоса выругавшись и исчезнув среди сражавшихся.
Цепляясь за соратницу, как если бы ногу ему не просто слегка повредили, а оторвали, губернатор проводил наёмника озлобленным взглядом. Кинулся бы следом с целью расписать все минусы вольной от самого Князя, но Гаап вовремя заметила неладное и хорошенько хлопнула его тыльной стороной ладони по лицу.
– За что?!– голос ифрита взлетел на несколько октав, так что и Гленн, от них ушедший, наверняка смог бы на расстоянии услышать возмущённые визги.
– За всё хорошее!– огрызнулась на него женщина.– Скажи ещё, ты на него зуб теперь точить будешь!
Даже, если и хотел выдать нечто подобное, Гласеа своевременно прикусил язык. Нравилось ему или нет, но суровая реальность заключалась в невозможности хотя бы заикнуться о чём-то подобном Иблису. Это не повлекло бы за собой никаких проблем, но и решения бы не появилось: всё бы разрешилось так же, как и в тот раз с кражей лука маркизы Лерайе. Обиженный остался бы обиженным, а молодой чёрный барс, к которому Князь прикипел больше, чем к собственным детям, услышал бы ласковое «Больше так не делай», ни к чему не обязывавшее.
– Кудри отращу,– раздражённо рыкнул губернатор, позволяя себе обвиснуть на Гаап.– И сапоги такие же найду. Жить легче будет.
3.
Из-за невозможности как следует вздохнуть, хватать его стало лишь на сдавленный хрипящий свист, дравший горло, будто по его стенкам проводили то и дело наточкой. Последний удар Самаэль отбил наотмашь, не слишком заботясь о том, сколько сил в него вложил – их было мало и, слава Птице, достало на то, чтобы отвести лезвие от себя.
То ли Гаап из каких-то личных симпатий давала ему фору, то ли он переоценил собственные лимиты, решивший под конец битвы, в которой отнюдь не отсиживался, лезть на второго высшего чина за десяток минут, но тело начинало подводить. Дело было не столько в ранах, сколько в мышцах, которые в определённый момент начали попросту дубеть и зажиматься. Последний раз меч для него казался неподъемной вещью лет в пятнадцать, но теперь у Самаэля был шанс (крайне неприятный) вспомнить, каково это было.
