Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 215
К июню он стал умолять Хотча приехать и помочь ему; уже задолго до этого его друг понимал, что помощь Эрнесту необходима, но был занят с телевизионными постановками по произведениям Хемингуэя, которые оставались единственным прибыльным и функционирующим предприятием. Объем рукописи составлял уже 110 000 слов; «Лайф» согласился, хотя едва ли с большой радостью, растянуть статью на три выпуска. Хотч приехал на Кубу 27 июня. В первый же день он описывал Эрнеста за обедом:
Он съел очень мало, а бокал вина наполовину заполнил водой. Он часто закрывал глаза и прижимал к ним пальцы. Борода не подстригалась месяцами; передняя часть головы облысела, но он успешно прикрывал ее, зачесывая ко лбу длинные волосы с затылка, отчего казался похожим на римского императора… Он похудел. Грудь и плечи уже не выступали вперед, а верхняя часть рук была тонкой и бесформенной, как будто его огромные бицепсы срезал какой-то неумелый резчик.
Хуже всего было душевное состояние Эрнеста. Он сказал Хотчнеру, что будто живет в ночном кошмаре Кафки.
Он был совершенно неспособен сократить шестисотстраничную рукопись. Когда Хотч предложил исключить некоторые части, Эрнест не согласился. Каждая деталь, говорил он, важна. Несколько раз они брались за рукопись, причем Эрнест постоянно жаловался, что глаза его ничего не видят. Когда рукопись наконец была готова, в ней оставалось 54 000 слов, и Хотч и Эрнест разрешили редакторам «Лайф» подумать, что еще можно выбросить. Хотчнер привез рукопись с собой в Нью-Йорк и отправился на переговоры по новой сделке, поскольку относительно короткая статья, о которой он первоначально договаривался, теперь состояла из трех частей. Хотчнер вытребовал у «Лайф» согласие заплатить Эрнесту 90 000 долларов и еще 10 000 долларов – за право опубликовать статью в испанском издании «Лайф».
Журнал планировал публиковать материал с сентября. И все же Эрнест решил, что ему нужно немедленно вернуться в Испанию, чтобы сделать заметки о боях, проходивших летом 1960 года. Ордоньес и Домингин выступали вместе (хотя и не mano a mano), и Эрнест чувствовал, что должен быть там и поддержать своего друга, а также внести в рукопись необходимые дополнения и исправления.
Тем временем Хотчнер нашел удобную небольшую квартиру для Мэри и Эрнеста на 62-й Уан-Ист-стрит. Мэри больше не строила планы жить в городе самостоятельно, однако идея нью-йоркского плацдарма представлялась неплохой на тот случай, если б им пришлось покинуть «Финку». Одной заботой стало меньше, когда Эрнест и Мэри решили откликнуться на давнюю просьбу Музея современного искусства передать ему на время картину Миро «Ферма», которая была у Эрнеста. После того, как договоренность с музеем была достигнута, Мэри тут же отправила картину. Хемингуэям было бы сложно забрать с собой картину с Кубы, однако благодаря запросу музея Миро удалось покинуть страну. Картина была самым ценным имуществом Хемингуэев, и действия их показывали, что они собираются оставить Кубу навсегда.
Мэри и Валери приехали с Эрнестом в Нью-Йорк в первую неделю августа. Они планировали прожить в новой квартире неделю и посадить Эрнеста на самолет в Мадрид 5 августа. Все это время он провел в обсуждениях с Чарльзом Скрибнером-младшим. Они решали, что следует издавать первым: парижские зарисовки или книгу о корриде, которая теперь называлась «Опасное лето». Скрибнер позднее рассказывал, что Эрнест «мучился» над выбором, неоднократно принимал решение и затем полностью менял его. Редактору нравились парижские зарисовки, но он признавал, что «Опасное лето» следовало издать как можно скорее. Решение пришлось отложить. Эрнест опасался, в чем он не раз признавался Хотчу, что книга слишком пристрастна по отношению к Ордоньесу и не совсем справедлива к Домингину.
Эрнест не привык к авиаперелетам. В Малагу он прибыл растерянным из-за смены часовых поясов. Сейчас он принимал широкий спектр лекарств[107]: серпазил, он же резерпин (от расстройства психики и/или кровяного давления), виколь (липотропное средство для печени), экванил (транквилизатор) и дориден (успокоительное). Это сочетание лекарств, похоже, не ослабило психическую дезорганизацию. Эрнест писал или телеграфировал Мэри почти ежедневно, жалуясь на «больную голову». Он совершил ошибку, приехав сюда, говорил он, и в уме у него постоянно крутилась мысль, что нужно сесть на следующий же самолет домой. Он с оптимизмом уверял себя (и Мэри), что, бывало, чувствовал себя плохо и раньше, но всегда возвращался из этого состояния в «прекрасную эпоху» (один из его любимых терминов). Действительно, за чернейшей депрессией всегда следовала очень продуктивная и счастливая маниакальная фаза; он полагал, что схема будет повторяться. «Никогда еще не чувствовал такого омертвения в голове за всю жизнь», – писал Эрнест Хотчнеру. Но надеялся, что выйдет из этого состояния.
Свое внимание – каким бы расфокусированным оно ни было – он делил между заметками о нынешних поединках и поддержкой Ордоньеса, особенно после того, как матадор перенес черепно-мозговую травму, а у Кармен случился выкидыш. Когда вышла статья в «Лайф», Эрнест встревожился – его расстроили сопровождавшие ее иллюстрации. «Лайф», как он с ужасом убедился уже после первого выпуска журнала, взял не те снимки. Эрнест тщательно отбирал фотографии, которые показывали тореадоров в лучшем виде, а журнал опубликовал те, на которых их движения казались неуклюжими. Эрнест опасался, что эти фотографии серьезно повредят репутации «честного парня» и сделают его «посмешищем» в сообществе знатоков и любителей корриды, чье хорошее мнение много значило для него. И если испанские читатели могли не увидеть статью в американском «Лайф», то вскоре она должна была выйти в испанском издании. (Что касалось фотографии Эрнеста на обложке, сопровождавшей первую часть статьи, то она, без сомнений, показалась бы на посторонний взгляд классическим изображением «Папы», хотя сам Эрнест, возможно, видел старика, седого и с несколько маниакальной ухмылкой).
Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 215
