— Куда идти, госпожа? — растерянно озирались мои спутники, указывая в сторону Трои. — Туда?
— Нет. Пока нет.
Я не хочу спешить. Сначала прогуляюсь по равнине, посижу на берегу Скамандра, доберусь до подножия Иды. Осмотрю места, которые окружают Трою, соберусь с духом и только потом ступлю в город. Встречусь со своим сном.
Как быстро равнина залечила раны! Мы шли, раздвигая заросли трав и цветов. Нигде не видно скелетов людей и лошадей. Мне казалось, что поле смерти здесь останется навек. Но и оно исчезло.
Эта часть равнины затопляется зимой. Но поодаль видны вспаханные поля и виноградники. Под теплым солнышком зеленеют всходы, виднеются крестьянские домики. Тут и там быки тянут за собой плуги, стоят телеги.
Мы направились к подножию Иды. Миновали источник, возле которого погиб Троил, потом место, где женщины снова стирают белье и слышится звонкое шлепанье мокрой ткани о камни. Женщины шутя брызгают друг в друга водой и смеются.
Земля стала каменистой, дорога пошла в гору. Значит, Ида уже недалеко. Вот и тропинка, по которой я дважды поднималась с Андромахой.
— Погодите, — говорю я своим охранникам.
Я отхожу в сторону, чтобы вспомнить ее, где бы она сейчас ни была. Андромаха, я надеюсь, что твоя душа обрела покой. Счастье для тебя невозможно. Но покой, покой пусть боги пошлют тебе. Я собрала букет белых полевых цветов и рассыпала их в память об Андромахе.
Вернувшись к охранникам, я заметила в отдалении крестьянский домик из своего сна. Сложенный из камня, с черепичной крышей, он сиял чистотой и был окружен оливковыми деревьями. Кто в нем живет? Почему он привиделся мне во сне? Я понимала, что это неспроста, и поблагодарила свою способность к провидению.
— Пойдемте туда, — указала я охранникам на домик.
Мы шли, а домик словно отодвигался от нас. Он оказался гораздо дальше, чем я думала. Вокруг него все тихо и неподвижно в жаркий полдень: ни собака не тявкнет, ни рабочий не покажется. Но не похоже, что дом необитаем: слишком ухоженный у него вид.
Нас встретила приветливая прохлада оливковых деревьев. Домик располагался в их тени. Велев спутникам подождать меня, дальше я пошла одна. Я знала, что так надо, но почему — объяснить бы не смогла.
Деревянная дверь была выкрашена краской. Я постучала раз, другой. Если дверь не откроется, буду ждать, но никуда отсюда не уйду. Я проделала такой путь, чтобы осуществить сон.
Дверь приоткрывается. На меня смотрит незнакомая женщина:
— Что тебе надо? — спрашивает она резким голосом.
— Не знаю, — отвечаю я. Как глупо получилось — надо было придумать ответ.
— Кто ты такая?
— Я Елена из Спарты. Бывшая Елена Троянская.
Дверь открывается шире. Женщина хмурится и еще пристальнее смотрит на меня.
— Это правда?
— Да, — киваю я.
Откидываю голову, отвожу волосы от лица. Но это не помогает — меня больше не узнают. Елена, которая отправила множество кораблей под Трою, должна быть вечной и неизменной. Вечно молодой. Такова она в песнях и легендах. Значит, такой должна быть и в жизни: положение обязывает.
Женщина смотрит на меня, потом с криком «Геланор! Геланор!» бросается в глубь домика.
Я стою на крыльце. Теперь я понимаю, почему увидела этот домик во сне.
Выходит старик. В первый момент я не узнаю его, он не узнает меня. Потом, рассмеявшись, мы бросаемся друг другу в объятия.
— Ты жив! Ты жив! — Смех у меня переходит в плач, я цепляюсь за него. — Я потеряла тебя. Я стучала в твой дом, я искала тебя…
— Успокойся. Я все знаю. — Он касается пальцем моих губ, это жест любовника. В каком-то смысле мы всегда были любовниками. Он — мое второе «я». С годами мы влюбляемся в другого, но самая первая наша любовь — любовь к себе, и наше второе «я» имеет на нее законные права.
Отклонившись назад, я всматриваюсь в дорогое лицо. Я думала, что навсегда потеряла его.
— Откуда ты все знаешь?
— Потому что я знаю тебя.
Шорох напомнил нам, что мы не одни.
— Позволь представить тебе мою жену, — сказал Геланор. — Это Эфа.
— Жену? — удивилась я. — Расскажи мне, как ты жил. Что случилось с тобой после той ночи?
— Заходи в дом и садись у очага, — пригласила Эфа. — Прошло много лет, значит, рассказ будет долгим.
В их домике чисто и необычайно светло из-за очень больших окон. На первый взгляд нельзя догадаться, что тут живет Геланор: никаких диковин и сокровищ, которые любят собирать мальчишки. Возможно, это пристрастие погибло вместе с Троей. А возможно, на Геланора повлияла женитьба.
Эфа протянула мне чашку с бульоном. Мгновение я колебалась — пить или не пить. Я боялась вспугнуть чары. Все казалось уж слишком похожим на сон. А пить и есть — значит вернуться в реальность и остаться в ней. Потом все же сделала большой глоток и только тут осознала, как голодна. Бульон был вкусным, наваристым.
«Теперь, Персефона, ты навсегда останешься с нами. Ты отведала нашей пищи».
Геланор словно прочитал мои мысли, и мы улыбнулись друг другу. Они заставили меня допить бульон, чтобы подкрепить силы, и лишь затем приступили к рассказу.
Эфа говорила на местном диалекте, который я понимала с трудом, но напряженно следила за рассказом. Она была дочерью местного пастуха. Греки заставили его снабжать их мясом. Соседа, который отказался это делать, убили на месте. Одновременно отец Эфы тайно поставлял мясо, молоко и шкуры троянцам, рискуя при этом жизнью. Они с Эфой делали это все время, пока был открыт доступ в город через южные ворота, пока греки не стянули кольцо вокруг Трои.
В ночь резни и пожара они спрятались и молились о спасении. В случае опасности они решили искать убежища в храме Аполлона Фимбрейского, хотя греки не всегда соблюдали святость убежища. Эфа с отцом прятались у себя в доме, пока не увидели, что греки собираются на берегу, а потом побежали в храм.
Там они нашли Геланора, который пострадал от сильных ожогов. Он сидел без сил, положив руку к ногам статуи Аполлона, и смотрел прямо перед собой. Сначала Эфа испугалась, что он либо умер, либо сошел с ума. Глаза его были широко открыты и совершенно неподвижны. Эфа принесла ему еды, а потом забрала к себе, вылечила и выходила.
Долгое время Геланор не разговаривал. Отец Эфы считал, что тот лишился рассудка. Он лежал в постели, глядя перед собой, и даже после того, как начал ходить, не в состоянии был выполнять самой простой работы. Пасти овец ему не доверяли. Поручили собирать оливки и яблоки в саду возле дома — с этой задачей он справлялся.
— И все это время он молчал. Я не знала, на каком языке он говорит. Я даже не знала, понимает ли он нас.
— Это из-за твоего жуткого дарданского диалекта! Попробуй тебя пойми, — вставил слово Геланор, но под шуткой я почувствовала весь ужас, пережитый им в ту пору.
