И нигде ей было не укрыться от этих старческих глаз.
И вот Элани в главном зале, рассматривает охотничьи трофеи. Сивый олень с зубчатыми рогами цвета слоновой кости, рычащие серые волки, головы горных обезьян на стене, расположенные не абы как, а строгой шеренгой, по племенному ранжиру. Расстеленные на гранитных плитах пола шкуры снежных львов, каждая длиной в три роста Элани. Пышный белый мех скрадывал ее шаги, пока она переходила от жертвы к жертве.
– Зимой он ходит к Гряде, – зашептал Эльб на ухо Элани.
Девушка, не заметившая, как он подкрался, вздрогнула и отшатнулась.
– Охотится с ножом и луком, – продолжал Эльб. – Обожает гнаться за добычей. Нравится ему смотреть, как кровь из раны пятнает снег. Однажды я был с отцом на охоте; он дожидался, когда олень истечет кровью. Не один час простоял над ним, любуясь.
Элани еще дальше отступила от юного призрака, но тот будто не замечал ее страха. Он указывал на разные трофеи и повествовал об их судьбах.
Элиам рыщет по лесам среди высоченных ветровых сосен и пробивается через сугробы глубиной по пояс в тех местах, где ютятся только снежные львы. Он без устали идет по кровавому следу, презрев слепящие ледяные бури Ванема и лавины Гряды. Он гонит зверя, пока тот не падает в изнеможении среди снегов. И тогда, торжествуя, Элиам подходит к жертве и с наслаждением глядит, как вздымаются ее ребра в предсмертных вздохах, как в глазах воля к жизни, мечта о спасении сменяется желанием сдаться и обрести покой.
– Для него это игра, – говорил Эльб. – Ему нужно, чтобы жертва просила ее прикончить. Высшая радость – увидеть, как она сама потянется шеей к лезвию. Так поступали все загнанные им звери, все до единого. И твоя мать ничем не отличается от них. До того отчаялась, что радуется занесенному над ней ножу.
Элани побледнела от этих слов. Она повернулась, чтобы бежать, но Эльб схватил ее за руку и рывком приблизил к себе.
– Замри! – зашептал он. – Молчи и внемли, сестра! Вся обратись в слух, как кролик, на которого идет охота, – ведь ты этот кролик и есть. Слышишь звуки из спальни? Там мой отец пожирает твою мать. Если подкрадемся к двери, услышим ее стоны. Но это не добыча для него. Ему нужна ты, Элани. Я видел, как он смотрит на тебя. Это ты – зверь, которого он мечтает загнать.
Юноша отстранился, и Элани с удивлением увидела тоску в его глазах. Он знал, какая судьба ждет сводную сестру. И эта тоска испугала ее сильнее, чем реченные им слова.
– Мы с тобой не такие уж и разные, – тихо произнес Эльб. – Оба видим чудовищ, которых другие видеть не смеют. Оба знаем, кто по ночам стучится в дверь спальни. Беги, сестра. Беги и не оглядывайся.
– Но как же моя мать?..
– Она слаба. Она уже подставила шею под нож.
Эльб подвел Элани к выходу из дома.
– Мне бы не хотелось получить кровавую порку зазря. Беги, Элани. Беги к океану, по обрыву доберешься до бухты. Найди судно и уплыви. Но помни: мой отец ни разу не упустил добычу.
Элани все еще колебалась, но тут в голове зашептали кракены:
Юный синеспинник, чья мать наглоталась Морайбе, беспомощен. Его так легко затащить на глубину. Нежное мясо… Сначала расправляемся с матерью, потом съедаем детеныша. Охота везде одинакова – и в море, и на суше. Сначала – родитель, потом – дитя.
И Элани побежала.
Она бежала по зеленым лугам и покатым холмам; она рыдала от страха, но нигде не задерживалась. Добралась до берега и повернула к северу, взбираясь и спускаясь по извилистой кромке беломраморного берега. Уже и солнце коснулось океана на горизонте, а Элани все бежала. Удлинились тени, окрасились в багрянец луга, а Элани все бежала. Морайбе закутала светило в свой покров, и день сменился ночью, а Элани все бежала.
Она пробиралась сквозь черные сосновые боры и карабкалась по иззубренным кручам, не давая себе передышки. У нее запалились легкие, желудок стянулся в тугой узел, обмякли ноги, но она все бежала. Когда была преодолена чащоба и Элани увидела горящие фонари и белые утесы бухты Безмятежности, она в кромешном изнеможении упала на колени.
И все это оказалось напрасно.
Едва над белыми утесами выглянуло утреннее солнце, Элани пришла на пристань, надеясь выпросить работу, или пристанище, или хотя бы сочувствие. Здесь-то и поймал ее Элиам. Схватил за запястья могучей лапищей и потащил прочь из гавани, со смехом напоминая морякам и владельцам амбаров, какими упрямыми и своевольными бывают дети. Он с легкостью, точно мешок овса, взвалил беглянку на спину коня. А поскольку Элани не прекращала сопротивляться, ударил кулаком в лицо, в кровь разбив губы.
На крыльце, заламывая в панике руки, дожидалась мать. Но когда Элани бросилась к Синолизе, та ударила непокорную дочь и толкнула ее обратно, в лапы отчима. Глазами старого воина юный Эльб смотрел, как Элиам уводит Элани в дом, и молчал.
Позже он разделся, чтобы показать, во что отец превратил его спину, и Элани водила пальцами по ранам. С ребер паренька свисала искромсанная плоть, и коралловыми буграми проглядывали позвонки.
Но Элани почти не сочувствовала ему – ее собственная спина тоже была в крови.
* * *
Элани никогда не видела кракенов, зато они взывали к ней нередко. Пока Элиам зверски порол ее, кракены метались, и прятались в густых чернильных облаках, и умоляли ее бежать. Пока Элиам прижимал Элани в кухне к шкафу и лез под юбки, кракены хлестали во все стороны ядовитыми щупальцами, щелкали острыми клювами и кричали: «Борись!»
И Элани бежала. И Элани боролась. Пока оставались силы. Она снова, и снова, и снова убегала из дома, и каждый раз Элиам притаскивал ее назад. В конце концов она перестала убегать.
Элиам был слишком изощрен в охоте. А его ремень слишком глубоко впивался в плоть.
Кракены заходились ужасом перед этим хищником. Тщетно отбиваясь щупальцами от навалившегося чудовища, они пронзительно кричали, что предупреждали Элани о подкрадывающемся к ней звере.
Мы же говорили тебе! – вопили они. – Мы же рассказывали, как ведется охота!
Дети Морайбе – не те существа, на которых охотятся. Они осыпали проклятиями монстра, что набрасывался на них, и все реже посещали Элани. Может, погоня за нарвалами увела их в далекие края, а может, они залегли в непроглядных рвах на дне. Кракены гнездились в обломках парусников, которые сами же и сокрушили, и спали,
