ты хитрюга. Для начала я должен где-то тебя спрятать. Потом, даю слово, мы что-нибудь придумаем с твоим желанием, договорились?
Лисичка согласно кивнула и потёрлась лобиком об его грудь.
«И что же ты придумаешь, дурная твоя голова? Ну куда мне её сейчас девать? Где укрыть? У кого? Никого у меня не осталось: ни Агнии, ни Астры – никого… А раньше у тебя, кроме Агнии, будто бы был кто. Жили мы вместе на квартире и горя не… на квартире…»
– Рыжуля, сейчас опять погреет. И ты опять не будешь бояться, ладушки?
Полуартифекс сильнее прижал её к себе и закрыл глаза.
Маленькая квартирка, ещё меньше, чем была у Агнии. Глубокое кресло с твёрдыми, обтёртыми, как голыш, подлокотниками, а в кресле похрустывала корешком книги старая кинокефалка, качая свисающим с ноги великим тапком. Простой столик с вазой из рубленого тяжёлого хрусталя. Над головой кимарил плафон. Кровать, а на стене – гобелен с бенгардийскими тиграми, никак, идущими за малахитовой травой. Вышитый цветами нежный тюль загорелся. Пронзительный визг лисички иглой заскрёб воздух. Полуартифекс заметался, шарахаясь из стороны в сторону, но ничего не придумал умнее, как закрыть глаза и расколоть в потолке трещину – в ней мелькнул кусочек моря, и с солоноватым, йодистым запахом вода низверглась водопадом, потушив пожар. Полуартифекс с трудом заделал трещину – водопад смолк, не успев залить соседей снизу.
Репрев с обезумевшими глазами, распялив широченную пасть, смотрел на старую кинокефалку, замахивающуюся хрустальной вазой с поникшим и наполовину осыпавшимся жёлтым цветком гиацинта; застоявшаяся в вазе вода, почти вся из неё испарившись, оставила буровато-зелёный рассыпчатый ободок на хрустале, стухла и теперь дурно пахла растительной мертвечиной.
– Пожалуйста, не стреляйте! То есть не бросайте! Это я, Репрев! Ваш сосед из квартиры напротив! – он выставил вперёд руку, другой пряча лисёнка за спину.
– Не врите мне, – рычала старая кинокефалка, – на Репрева вы меньше всего похожи!
Ваза в её руке, немного отклонившись назад и задев солнечный луч из окошка, ослепительно рассыпала радужный свет.
– Да, раньше я был немного другой! – захлёбывался Репрев в объяснениях. – Но я изменился.
– Видно, одним походом к парикмахеру не обошлось, – оскалилась она, а рука с вазой, с которой общался полуартифекс и не сводил глаз, заходила, и вода, пролившись, угрюмо зажурчала на лакированных досках пола.
Только сейчас взгляд старой кинокефалки опустился с его страшного лица на униформу отряда; она стукнула вазой об столик, лицо её исказилось в осознании неизбежного.
– Так вы отрядовец…
– Нет, я не отрядовец! – резко возразил он. – Я…
– Репрев, это я уже слышала, – произнесла она сломленным голосом, падая в кресло и обмахиваясь раскрытой на середине книгой.
– Давайте я вам докажу, что я – Репрев. Я знаю то, что не знает ни один отрядовец: на следующий день, как случилось то, что случилось, она приходила к вам во сне, стояла у изголовья кровати. И, попрощавшись с вами, она сказала, что слышит, как вы каждую ночь поёте ей колыбельную, и что ей хорошо и спокойно.
Из глаз старой кинокефалки покатились слёзы; вислой, не по размеру, серой кофтой она утёрла нос и щёки.
– Простите, мне пришлось…
– Репрев!.. – сказала она сквозь слёзы.
– Я не хотел вас напугать, Ариадна. Думал, перемещусь за порог, постучусь, как кинокефал, но меня забросило к вам в квартиру – мне очень неловко… Хорошо, что в гостиную, а не в ванную или спальню!
– Так, значит, вы полуартифекс… – сказала кинокефалка. – Я слышала про вас. Точнее, про полуартифекса Астру.
– Сложно объяснить, – виновато сказал Репрев. – Но Астра не полуартифекс, полуартифекс – я.
Кинокефалка, сжав подлокотники кресла, опустилась в него, снисходительно усмехнувшись.
– Про вас говорит весь город. Цингулон заявляет, что впервые за долгое время его отряд явил миру нового полуартифекса. Я сначала не поверила, как и многие, но теперь… – она перевела взгляд на сгоревшие занавески, Репрев потупил глаза, но вдруг заговорил скороговоркой, запыхтел, размахивая руками:
– В Цингулоне вся и беда… Он убийца: отлавливает по всему городу кинокефалов, феликефалов – всех! – сажает в клетки, а потом проводит над ними опыты, заражает их малахитовой болезнью, создаёт из малахитовой травы оружие!..
– Выходит, слухи оказались верными, – тяжело вздохнула кинокефалка, откинувшись в кресле. Потом подняла голову и оглядела лисёнка. – И вы пришли ко мне, чтобы я взяла к себе… Как твоё имя, дитя? – мягким, но твёрдым голосом спросила она у лисички.
– Агнес, – почти выкрикнула она.
– Чтобы я взяла к себе это прелестное создание с не менее прелестным именем Агнес? – Ариадна посмотрела на полуартифекса.
– На время… Разберусь с Цингулоном и заберу её от вас, в этом не сомневайтесь!
– И вы что, хотите, чтобы она сначала привязалась ко мне, а потом вы её от меня отняли? – с усталой улыбкой старая кинокефалка лёгкой походкой подошла к Агнес, прижала её к себе, обняла за спину, покачиваясь – полы шерстяного халата крутились вокруг её сухоньких, тающих ног. – Я не согласна, Репрев. Если мама будет, то одна и навсегда.
Осчастливленный тем, что всё разрешилось, Репрев выдохнул, безумно заулыбавшись. Он бросился на Ариадну, сжал в объятиях, закружил и всё целовал и целовал в щёки под её визгливый скрипучий хохот.
Потом он встал на колени перед Агнес и нежно прижал её к себе, а она оплела своими неуклюжими ручонками его шею, приподнимаясь на носочки.
– У тебя такой большой нос!
Нос Репрева опутала пятерня быстрых пальчиков.
– И сам ты очень-преочень большой! И сердечко у тебя большое-пребольшое!
– К сожалению, так не бывает, чтобы ты – большой и сердце у тебя большое. А может быть, и к счастью, – Репрев с трудом сдерживал слёзы, глаза его блестели, как алмазы, а губы мелко тряслись.
– А у тебя – бывает, – хитро произнесла она, прикусив нижнюю губу и вдавливая подушечку пальца в большой нос своего полуартифекса, потом положила свою ладошку ему на грудь – и, наверное, в сравнении с лисичкиной ладошкой его сердце и правда было огромным; на плечо великана легла её мордочка, и Агнес нашептала ему на ухо упрашивающим тоном:
– Приходи ко мне.
– Обязательно! Обязательно приду. Ты только жди… И… можно мне на память забрать клочок твоей одежды? – вдруг спросил у лисички Репрев. Она безропотно согласилась. Он, чтобы не пугать лисёнка, коснулся рукой края её робы, и ткань отделилась ровным прямоугольником.
Агнес взяла Репрева за нос, слюняво чмокнула и, хохоча, убежала к старой кинокефалке.
– И ни за что, ни при каких уговорах, даже из жалости не выпускайте Агнес из квартиры, пока по
