солнца. Шоу оказалось куда более захватывающим, чем твой излюбленный публикой сериал. Это и было грандиозное шоу, рассчитанное на участие всех средств масс-медиа, но в первую очередь, конечно, на ти-ви. Они, то есть Агеев и его команда, не обратились со своим ультиматумом прямо ко мне, президенту авиаконцерна, не обратились ни в Интелледженс Сервис, ни к премьер-министру, — они послали к моему другу Хьюго его дочь, и она сказала: «Папочка, ты будешь причиной смерти Вилли, если ты и все сейчас же не выполните вот эти требования…» Мы с тобой сразу же оказались в ловушке, ну а потом, когда я позвонил на Даунинг стрит, 10, мы, так сказать, пригласили в ловушку и все правительство. Тут я должен тебе сказать, что всегда буду помнить не только твою безоговорочную решимость действовать ради спасения моего сына, но и то упорство, с каким ты отстаивал свое право первым информировать премьер-министра о происходящем. Мне пришлось, как ты знаешь, пойти на небольшой обман: продолжая спорить об этом с тобой, я воспользовался другой линией и попросил своего секретаря срочно соединить меня с премьером. Еще раз прошу извинить меня, Хью.
Мы вместе пережили это время — бесконечное время, пока секунда за секундой иссякало у них горючее. У меня буквально были перед глазами все эти бензопроводные трубки, по которым горючее от бензобака идет к мотору, и в них, я видел, тек не бензин, а кровь текла, — кровь моего ребенка. И сам я истекал кровью, — как окровавленный солдат, слабевший с каждым мгновеньем. Указатель горючего быстро шел к нулю, и я уже знал, что премьер-министр решил отвечать твердым «нет» и ждать, сдадут ли их нервы и они посадят самолет или врежутся вместе с ним в землю.
Зло есть добро, добро есть зло,
Летим, вскочив на помело!
— звучало у меня в голове, и я видел, как эти три ведьмы носятся вокруг самолета, готового в любой момент рухнуть. Произошло же, однако, другое, — о чем наши семьи, наши дети, все, любящие тебя, никогда не смогут забыть. Вот, собственно, то главное, ради чего я стал писать тебе это письмо: я хочу сказать, что мы счастливы и горды тем, что рядом с нами наш дорогой Хью.
Я снова и снова восстанавливаю в памяти твои действия в те несколько минут, начиная с той поворотной точки во времени, когда, стоя рядом с телекамерами, ты вызвал меня по радиотелефону и, попросив не задавать пока вопросов, предложил немедленно связаться с премьер-министром. «Мне нужно, чтобы вы говорили как можно дольше», — сказал ты. Я ничего не понял и, честно сказать, испугался: мы будем говорить, а там, в воздухе, все может кончиться!
Не помню, что я говорил премьер-министру в тот момент, когда увидел на экране твое странно улыбающееся лицо, твой крепкий подбородок, задранный вверх, и услышал твой голос: «2-18-34! Говорите! Я выполняю наше требование и подключаю вас к британской теле- и радиосистеме». То есть ты опередил премьера, готового объявить о своей непримиримой позиции, а говоря напрямую, просто игнорировал его. Это было великолепно! Вилли и Агеев, однако же, не поторопились: «У нас нет гарантий, что это так», — услышал я голос сына. Тут ты взорвался: «Вилли! — заорал ты в микрофон. — Это говорю тебе я, Хьюго Бетфорд!» Последовала небольшая пауза. «Да, сэр. Спасибо», — ответил Вилли и стал продолжать: «Добрый вечер всем, кто нас слышит и видит. Декларация группы „Действие“…»
Я слушал и ушам своим не верил. Это был очередной кошмар, наступивший вслед за тем, как беспокойство за жизнь сына несколько поутихло: голос Вилли объявлял на весь мир об операции, проведенной группой «Действие» на заводах «Эр-Англия». Гнев и стыд испытывал я, и в то же время — низменное чувство злорадства: наконец, это слушают те в правительстве, кто всегда пропускали мимо ушей мои предупреждения о возможности шпионажа в нашей авиаиндустрии.
Я пишу здесь многое из того, что тебе известно, и сейчас объясню, почему я этого не избегаю. Но тебе не известно, с каким теплым чувством смотрел я на твою фигуру, на стоявшую рядом Беатрис. Я видел, как она нежно взяла тебя за руку. На лице ее было счастье. От того, что их безумная затея удалась? Или от того, что у нее такой отец? И то, и другое. И еще, возможно, Вилли.
Мое письмо идет к концу, и вот почему оно столь пространное и почему, помимо прочего, содержит также и то, что ты знаешь не хуже меня. Я хочу, чтобы написанное здесь читали твои близкие — Мириам, дети, внуки, чтобы изложенное здесь служило истине, которая в том заключается, что благородству и храбрости Хьюго Бетфорда нет предела. Я хочу, чтобы это письмо служило тебе крепким душевным подспорьем в трудные дни, предстоящие нам в ближайшем будущем.
Еще несколько слов — по поводу начатого расследования. Тут будет сюрприз. Все знают, что ключевой фигурой в этой акции был Агеев. Но вот что мне сказал Вилли: «Агеев постоянно был с нами. Но мы сделали так, чтобы он ни в чем формально не участвовал. Он не только не брал в руки ни одного документа, — он даже не видел их. Каждый из нашей группы подтвердит это под присягой. Мы были аккуратны. Мы не хотели дать повода для обвинений, что передавали секретные материалы гражданину иной страны. Но Агеев явится в суд — или что там против нас затеют. Он будет нашим свидетелем. И он будет отличным обвинителем. Вот когда всем им не поздоровится!» Хорошо, что он не сказал «всем вам», — не сказал, но, может быть, подумал. «А если он не явится?» — спросил я. Вилли посмотрел на меня с удивлением, — мол, как ты можешь такое предположить? «Послушай, — сказал я ему, — когда ваш мотор зачихал и стал глохнуть и вы спланировали на шоссе к югу от Виндзора, кто управлял самолетом?» — «Агеев». — «Но когда приехала полиция, его в кабине не было. Куда он девался?» — «Этого я тебе не скажу. Но в нужный момент он появится». После этого я спросил Вилли, могу ли я рассказать членам правительственного комитета все, что знаю об Агееве? Он ответил, что это было бы только полезно.
Вчера у меня была встреча с главой комитета. Он был явно встревожен тем, что я сообщил. Он понял, что перспектива сражаться с Агеевым не из приятных. Ведь они хотят превратить все дело в экстремистскую
