Единственной оправданной мерой было бы оставить все как есть. Придет смерть и устранит это затруднение, если, конечно, оно действительно существует.
Примите, мой дорогой Министр, заверение в моих самых лучших к вам чувствах.
Речь генерала де Голля в Байё 16 июня 1946
В нашей героической и истерзанной Нормандии город Байё и его окрестности были свидетелями величайших исторических событий. И они доказали, что были достойны этих событий. Именно здесь попавшие в катастрофу четыре года до этого Франция и ее союзники ступили на путь, который привел их к окончательной победе. Именно здесь подвиг тех, кто не склонил головы, послужил примером для начавшегося 18 июня 1940 объединения национальных сил и возрождения французской армии. Этот подвиг стал символом борьбы за правое дело.
И именно здесь, на древней земле предков, вновь появилось наше государство! Государство законное, поскольку основанное на национальных интересах и чувствах; государство суверенное, поскольку его самостоятельность завоевывалась в победоносной битве за свободу, в то время как порабощение создавало лишь видимость государственности; государство, сохранившее свои права, свое достоинство, свой авторитет вопреки попыткам отречения и заигрываниями с врагом; государство, огражденное от иностранного вмешательства; государство, сумевшее объединить вокруг себя Нацию и Империю, сплотить все силы Родины и Французского Союза, добиться вместе с союзниками окончательной победы, вести на равных диалог с другими великими державами мира, сохранить внутри страны общественный порядок, обеспечить торжество правосудия и приступить к восстановлению разрушенного хозяйства.
Это великое дело не могло быть совершено в рамках прежних государственных институтов, поскольку они не отвечали национальным интересам и сами отвернулись от них в водовороте событий. Ждать от них спасения было бессмысленно, и оно должно было прийти с другой стороны.
Прежде всего, его принесла стихийно вырвавшаяся из глубин нации элита, которая, поднявшись выше любых классовых и партийных пристрастий, посвятила себя борьбе за освобождение, величие и обновление Франции. Понимание своего морального превосходства, восприятие самопожертвования и подвига как святого дела, желание первым откликнуться на рискованное и опасное поручение, презрительное отношение к суете, амбициям и интригам, непреклонная вера в силу и умение своей мощной, скрытой от чужих глаз организации и такая же вера в победу и счастливое будущее Родины — таков психологический портрет этой элиты, которая начала с нуля и ценой огромных жертв повела за собой всю Империю и всю Францию.
Но она ничего не смогла бы сделать без поддержки широких масс французского народа. В своем инстинктивном желании выжить и победить народ видел в катастрофе 1940 лишь трагический эпизод мировой войны, на переднем крае которой оказалась Франция. Если многие временно согнулись под грузом обстоятельств, то тех, кто сознательно пошел за новой властью, насчитывалась жалкая кучка. Никогда Франция не принимала врага за друга и не сомневалась, что спасение может принести только меч свободы. По мере того как в клочья разлеталась паутина лжи, глубинные чувства народа обретали свою реальную форму. Повсюду, где появлялся Лотарингский крест[139], рушилось строение фиктивной власти, которая формально имела конституционную основу. Это подтверждало ту истину, что юридически и фактически государственная власть является таковой лишь в том случае, если выражает высшие интересы нации и опирается на доверие граждан. Возводить здание государственных учреждений на другой основе значит строить на песке и рисковать, что это здание вновь рухнет при первом же из тех кризисов, которые в силу природы вещей так часто потрясают нашу страну.
Вот почему после освобождения и спасения страны в результате одержанной победы, после восстановления национального единства первостепенной и неотложной задачей стало создание новых государственных институтов Франции. Как только для этого появилась возможность, французскому народу было предложено избрать депутатов Учредительного собрания с ограничением их полномочий определенными рамками и с сохранением последнего слова за самим народом. Затем, когда парламентский поезд стал на рельсы, мы сами покинули сцену, и не только для того, чтобы не вовлекать в партийную борьбу то достояние, которое в силу обстоятельств мы собой символизировали и которое, на деле, принадлежит всему народу, но и для того, чтобы никакое влияние человека, продолжающего руководить государством, не могло исказить волю законодателей.
Однако Франция и Французский Союз все еще ждут Конституцию, которая создается для них и которую они могли бы принять с легким сердцем. Но, если, с одной стороны, приходится сожалеть, что конституционное здание еще не воздвигнуто, то, с другой стороны, каждый согласится, что лучше несколько подождать добротного результата, чем стать обладателем быстро сделанного, но малопригодного товара.
За период времени, равный менее чем двум человеческим жизням, Франция семь раз подвергалась вторжению и тринадцать раз меняла свой строй, и бедой всему — наш злосчастный темперамент. В ходе многочисленных пережитых потрясений в нашем обществе накопился яд, который подпитывает нашу древнюю галльскую склонность к раздорам и спорам. Последние выпавшие на нашу долю неимоверные испытания лишь усугубили положение. Сегодняшняя ситуация в мире, где за противоположными идеологиями скрывается противоборство двух великих держав, между которыми оказались мы, запрещает нам прибегать в нашей внутренней политической борьбе к разжиганию страстей. Короче говоря, партийное соперничество становится у нас основополагающим фактором, который все ставит под сомнение и затмевает нередко высшие интересы нации. Это очевидный факт. Он связан с нашим национальным характером, с перипетиями нашей Истории, с нашими сегодняшними потрясениями. И во имя будущего страны и демократии наши государственные институты должны не забывать об этом и быть начеку, с тем чтобы обеспечить уважение к законам, сплоченность правительств, эффективную работу административных органов, авторитет и силу государства.
Дело в том, что смута и беспорядки в государстве неизбежно порождают у граждан неуважение к институтам власти. И тогда достаточно малейшего повода, чтобы возникла угроза диктатуры. Это тем более верно для механической, во многом, организации современного общества, которое все более желает и требует четкого руководства и хорошо отлаженной работы всех частей государственного механизма. Как и почему ушли у нас в небытие Первая, Вторая и Третья Республики? Как случилось, что итальянская демократия, Веймарская республика в Германии, испанская Республика уступили место режимам, название которых нам хорошо известно? А ведь диктатура — это не что иное, как большая авантюра. Конечно, вначале все представляется в розовом свете. Энтузиазм одних и молчание других, жесткий навязанный сверху порядок, яркие декорации, целенаправленная пропаганда придают диктатуре на первом этапе динамизм, который явно выигрывает в сравнении с предшествующим периодом анархии. Но диктатура обречена все доводить до крайности. По мере того как граждане устают от принуждений, начинают тосковать по свободе, диктаторский режим должен любой ценой предлагать им в качестве компенсации новые и все более впечатляющие успехи. Нация превращается в машину, хозяин которой с остервенением жмет на педаль акселератора. Идет ли речь о внутренних или внешних делах, цели, усилия, риск — все переходит грань допустимого. С каждым новым шагом внутри страны и вне ее возникают многочисленные новые препятствия. Наконец пружина лопается, и огромная машина летит в пропасть, сея смерть и разрушения. Нация сломлена и оказывается в еще более плачевном положении, чем до начала чудовищной авантюры.
