не стало.
Я узнал об этом в Кисловодске, узнал не сразу и из-за чудовищной зимней непогоды – два дня подряд – не мог вылететь, просидел их на аэродроме, так и не попав на похороны.
Все, о чем я вспомнил, хочу кончить стихами, написанными в год его смерти. Думаю, что в них сказано больше, чем я мог бы сказать сейчас, спустя почти четверть века, о своем тогдашнем чувстве неизгладимости потери.
Вот они, эти стихи:
Умер друг у меня – вот какая беда…
Как мне быть – не могу и ума приложить.
Я не думал, но верил, не ждал никогда,
Что без этого друга придется мне жить.
Был в отъезде, когда схоронили его,
В день прощанья у гроба не смог постоять.
А теперь вот приеду – и нет ничего:
Нет его. Нет совсем. Нет. Нигде не видать.
На квартиру пойду к нему – там его нет.
Есть та улица, дом, есть подъезд тот и дверь,
Есть дощечка, где имя его – и теперь.
Есть на вешалке палка его и пальто.
Есть налево за дверью его кабинет…
Все тут есть. Только все это вовсе не то,
Потому что он был, а теперь его нет!
Раньше как говорили друг другу мы с ним?
Говорили: «Споем», «Посидим», «Позвоним»,
Говорили: «Скажи», говорили: «Прочти»,
Говорили: «Зайди ко мне завтра к пяти».
А теперь привыкать надо к слову: «Он был».
Привыкать говорить про него: «Говорил»,
Говорил, приходил, помогал, выручал,
Чтобы я не грустил – долго жить обещал.
Еще в памяти все твои живы черты.
А уже не могу я сказать тебе «ты».
Говорят, раз ты умер – таков уж закон –
Вместо «ты» про тебя говорить надо «он»,
Вместо слов, что люблю тебя, надо «любил»,
Вместо слов, что есть друг у меня, надо «был»,
Так ли это? Не знаю. По-моему – нет!
Свет погасшей звезды еще тысячу лет
К нам доходит. А что ей, звезде, до людей?
Ты добрей был ее, и теплей, и светлей,
Да и срок невелик – тыщу лет мне не жить,
На мой век тебя хватит – мне по дружбе светить.
1954–1978
<Встреча с Павлом Петровичем Бажовым>*
Рассматривая фотографию И. Тюфякова, сделанную в Свердловске без малого сорок лет назад, смотрю на задумчивое мудрое лицо Павла Петровича Бажова, сидящего между двумя тогдашними юнцами Сергеем Михалковым и мною, и силюсь вспомнить, как же все это было тогда.
По-моему, было так. В феврале 1939 года состоялось первое в истории Союза писателей награждение писателей орденами1. В числе других орденами были награждены и несколько молодых писателей. Среди них и мы с Сергеем Михалковым2. Вскоре вслед за этим мы, во всяком случае я, получили от Союза писателей первое общественное поручение: поехать в Свердловск, встретиться с живущими в Свердловске писателями, познакомиться с тем, как там идет работа.
Если не изменяет память, тогда существовали некоторые сложности, связанные со спорами вокруг творчества некоторых свердловских литераторов. В частности, задерживалось издание двух или трех книг. В числе их была всесветно знаменитая потом «Малахитовая шкатулка»3 Павла Петровича Бажова.
Вместе с нами, двумя молодыми поэтами, Александр Александрович Фадеев сговорил поехать в Свердловск человека намного более опытного, чем мы, очень тонкого и умного критика, автора прекрасных книг о Чехове4, Александра Иосифовича Роскина (впоследствии погибшего в рядах московского ополчения). И, помнится, это очень помогло делу. За те несколько дней, что мы провели в Свердловске, мы дважды или трижды встречались с Павлом Петровичем Бажовым. Если мне не изменяет память, были у него дома. Мы все трое с увлечением читали не читанные нами раньше и уже напечатанные и еще не напечатанные сказы5 из «Малахитовой шкатулки», у которых, как это ни странно представить себе сейчас, были тогда не только одни сторонники и почитатели.
Уезжая в Москву под обаянием и самого Павла Петровича, и его удивительных сказов, мы взяли с собой предназначавшуюся для «Советского писателя» рукопись «Малахитовой шкатулки»6.
Рукопись эта там, в Москве, была передана нами в издательство, причем было и сказано, и, по-моему, также и написано на бумаге все то доброе, что мы о ней все трое думали. О своих впечатлениях, помнится, мы, приехав, рассказали и Фадееву.
Не хочу задним числом преувеличивать весомость наших усилий, по, наверное, они тоже немножко подтолкнули выход «Малахитовой шкатулки» в Москве. Думаю, грешным делом, что именно с этой главной целью и посылал дальновидный Фадеев нас, зеленых и напористых, вместе с многоопытным Роскиным в ту командировку в Свердловск, о которой сейчас даже странно подумать, как давно она была: почти сорок лет назад!
1978
<Последнее свидание>*
Не буду говорить о книгах Павла Григорьевича Антокольского. Его стихи и поэмы, его полная духа истории проза, его статьи о поэтах прошлого и нынешнего веков знают и любят все, кто причастен душой к поэзии.
Перечислить все сделанное им просто-напросто невозможно. Он работал до последних месяцев своей жизни и, умирая, продолжал жить интересами нашей поэзии.
И есть нечто символическое в том, что его самая последняя в жизни маленькая статья1 о большой и прекрасной книге Владимира Орлова2, посвященной жизни и творчеству Александра Блока, появилась за подписью Антокольского в траурной рамке в том же номере «Литературной газеты», где мы с горечью прочли извещение о смерти поэта на 83-м году его благородной и целиком отданной поэзии жизни.
Я один из учеников Антокольского, я помню его, когда ему не было еще сорока, когда он, наш тогдашний учитель, был на четверть века моложе меня нынешнего. Я помню его строгость к стихам нашим и его доброту к нам самим3, помню его заботу о нас, его понимание наших ошибок, если эти ошибки были честными. И его бесповоротное, наотрез, неприятие любого проявления трусости и криводушия даже в тех людях, к которым он до этого был глубоко привязан.
Я помню очень многое об Антокольском, но сегодня мне хочется сказать о последнем свидании с
