с нежностями и возвращайся в игру. Она подмигивала и тоже жестом велела возвращаться. За три секунды до выстрела я посмотрел фильм о своем будущем. Потом пуля вошла в мою левую щеку, раздробила кости, порвала мышцы и связки и взорвалась внутри черепа. Падая, я все еще видел будущее. Передо мной развернулся экран. И на этом светлом экране были они: мои дети и жена. Будущее, папа, будущее.
«Никогда не забывайте про Икара, — с детства учил их отец. — Он упал с высоты, когда растаял воск, скреплявший его крылья. Это случилось потому, что он подлетел к самому солнцу — вот что главное». Хосе Куаутемок улыбнулся, вспомнив, какой у них был непростой старик. Слишком увлекался мифологией. Но разве его мечта о любви с Мариной не была икаров-ской? Стоило ли обзавестись крыльями, чтобы коснуться чего-то заведомо недостижимого? Стоило ли вытаскивать ее из красивой мажорной жизни, чтобы привести — куда? К домашнему аресту в двух разных домах? К ежеминутному страданию из-за этой вынужденной разлуки? Осмелившись взлететь к солнцу, не рухнут ли они с заоблачных высот навстречу верной смерти? Он собирался сесть за машинку, когда вдруг услышал какой-то грохот. Прислушался. Нет, не петарды. Вышел во дворик, чтобы лучше слышать. Точно выстрелы. Подумал о Марине, заскочил за девятимиллиметровой береттой, которую дал ему Франсиско, и рванул в направлении перестрелки.
Наконец я преодолела загаженный пустырь, бывший сквер. По крайней мере, я не умру в этом гадючнике. Повернула к углу, и из-за него навстречу мне выскочил человек. Только он поднял пистолет, я инстинктивно прицелилась и спустила курок. Пуля попала ему в шею. Кровь струей забрызгала белую стену. Он опустился на землю — как будто сел. Попытался открыть рот, но повесил голову, мертвый. Я побежала дальше. Обернулась на преследователей. Мне удалось оторваться метров на сто. Еще поднажала. Нужно прорваться к переулкам. Там я затеряюсь, как учил меня Хосе Куаутемок. Перемахну стену, упаду в чей-нибудь дворик, поднимусь на крышу и по крышам же уйду. Из одного дома высыпала целая семья. Я поравнялась с ними, не сбавляя скорости. Прижала револьвер к боку, чтобы они не заметили. Старушка не увидела меня и шагнула в мою сторону. Я, не успев увернуться, сбила ее с ног. Она покатилась по асфальту. Я просто перепрыгнула через нее и побежала дальше. «Дура!» — крикнул мне вдогонку парень, который вышел вместе с ней.
Наемники достали бинокль. «Как выйдет — газуй. Подъезжаем и стреляем, пока дверь не успел закрыть», — сказал тот, что был не за рулем. Но главная цель — не брат, а баба Хосе Куаутемока. Они видали ее в тюряге. Даже не верится, что такие бывают. Стейк идеальной прожарки, так и просится в рот. Кабы брюнетам да блондинистое бы счастье, подумал киллер по кличке Гудрон. А хорошо бы было, если бы шеф позволил им оттарабанить эту дамочку перед тем, как убить. Хоть на две минуты присунуть, окунуться в эту розово-чайную дырку. Однако приказ недвусмысленный: убить. Убить так убить. Только сначала нужно избавиться от препятствий. От гориллы у столба и от старпера в костюме. Но все будет в лучшем виде, не зря они так дорого берут.
Я упал на спину. Мозг дал рукам приказ стрелять, но руки уже не слушались. Пуля рассекла продолговатый мозг и часть мозжечка. Мозг: стреляй. Рука: не могу. Мозг: стреляй. Рука: не могу. Даже в таком обмякшем теле шел блокбастер про мое будущее. Дети, жена, вечера, полные радости, мой брат и Марина в безопасном месте. Мама и сестра примирились с самими собой. Река. Деревья. Смех. Две тени склонились надо мной и прервали показ. «Готов», — сказала одна, осмотрев меня. Пошел он в жопу. Я еще не был готов. Я мог слышать, видеть, дышать, чувствовать, желать, любить, ненавидеть, думать. Этот козел перешагнул через меня, как через свернутый ковер. Я хотел наорать на него. Язык, как и руки, не ответили на сигнал. Снова свет, снова кино. На экране мои дети. Они бежат показать мне, сидящему под сосной, лягушку. Жена обнимает меня, ее голова покоится у меня на плече. Мама, Ситлалли и девочки рядом с нами, кругом покой. С реки долетает ветерок, солнечные лучи льются сквозь ветви, колышется листва.
Я увидела впереди Унидад-Модело. Стоит мне только пересечь проспект, и я углублюсь в лабиринт переулков, собью погоню со следа. Я только что убила человека и сама не могла в это поверить. Рука отреагировала автоматически. Раскаиваться было глупо. Либо он, либо я. Я поднажала. Переулки были все ближе. Но я не успела вбежать в них: навстречу выскочил новый тип и, не сказав ни слова, выстрелил в меня. Я почувствовала удар в грудь и рухнула на землю, точнее, на тротуар под эритриной — деревом, напомнившим мне о детстве. Револьвер упал в двух метрах от меня. Не достать. Я ухватилась за колючие ветки и подтянулась, стараясь подняться. Шипы впились в ладони. Но, превозмогая боль, я все равно стремилась вверх. Нападавший подошел и прицелился мне в голову: «Добегалась, сука».
Он лавировал в проулках так быстро, как только мог. Не знал, куда бежать. Откуда послышались выстрелы? Он остановился. Нельзя метаться наугад. Последний выстрел вроде был на северо-востоке, но, может, это просто эхо так пошло между стенами. Куда же выскакивать, черт, куда же? Он повернул к проспекту Рио-Чурубуско. Это самый короткий путь к большим улицам. Не успев перебежать проспект, снова услышал выстрел слева, на сей раз гораздо ближе. Повернул и со всех ног помчался туда.
Если курица хочет, чтобы ей свернули шею, она сама в руки идет. Дамочке захотелось прогуляться. Можно подумать, она на набережной в Акапулько. Прям туристка. Вот дура. Киллеры в «цуру» глаза вылупили. «Эй, а это ведь она, скажи?» — спросил Гудрон у напарника. И точно, фланирует мексиканская Мария-Антуанетта, спокойненько себе так, будто пирожных купить вышла. «Так, убираем ее, пока опять домой не слилась», — скомандовал Гудрон. Еще бы кто-нибудь гориллу у столба завалил. Набрали Четырехглазому: «Эй, слеподырый, на тебе макака, что этих сечет. Дуй сюда». В «цуру» дождались подкрепления и, увидев его в зеркала заднего вида, пошли на бабу и старпера.
Не знаю, как там было у тебя, Сеферино, но я не видел никакого света и никакого туннеля, не чувствовал полного умиротворения и уж тем более Божественного присутствия. Просто экран погас,
