Но ничего ведь уже не исправить.
— Сейчас ты поднимешься к ним.
— Я?.. — сердце вдруг начинает колотиться, и я приподнимаюсь на локтях, оборачиваюсь к Лей. — Я?
— Ты, ты, кто же еще. Можешь встать, я с тобой уже закончила.
Пытаясь справиться с нахлынувшим вдруг чувством тревоги, медленно вытираю влажное тело. Я мог ожидать чего угодно, только не того, что меня пригласят в покои Вель. Особенно после того, как ее муженек выместил на мне злобу. Как же так вышло, что теперь он позволил мне повидать свою жену?
Пока одеваюсь, ловлю на себе странные взгляды Лей — будто она хочет что-то сказать, но не решается. В конце концов она придирчиво осматривает меня с ног до головы и качает головой.
— Рубашку выпусти поверх штанов — она прикроет кровавые пятна. И постарайся не садиться.
В ответ могу только фыркнуть. Садиться благодаря тяжелой деснице господина сенатора я еще долго не смогу. Да и придется ли? Может, это и в самом деле наша последняя встреча, а потом меня вздернут на дыбе?
Запах в хорошо знакомых мне покоях изменился. Раньше здесь витал аромат свежести и сладких южных цветов, теперь же в спальне пахнет младенцем. Лей закрывает дверь и остается стоять у меня за спиной, а я не решаюсь сдвинуться с места, глядя на Вель.
— Джай! — ее искусанные, потрескавшиеся губы расплываются в широкой улыбке. — Я так рада, что ты пришел!
Как будто у меня был выбор. Я не прихожу сам — меня лишь ведут по приказу, на цепи, как теленка на заклание. Но я тут же заглушаю в себе досадливые мысли: в конце концов я тоже рад ее видеть.
— Госпожа, — почтительно склоняю голову и раздумываю, стоит ли опуститься на колени. В присутствии служанки я не могу обращаться с Вель без должного уважения, однако если я встану на колени, ссадины на заду могут разойтись, и чистые штаны испачкаются кровью. Будет скандал.
Улыбка Вель слегка гаснет, но не исчезает совсем.
— Не желаешь подойти?
Она указывает взглядом на маленькую колыбель рядом с кроватью. Послушно подхожу ближе и с опаской заглядываю внутрь. Я ожидал, что младенец будет крепко спать, но маленький червячок, плотно закутанный в пеленки, активно елозит в колыбели, вертит розовой головой и морщит крохотный нос. Кружевной чепчик сполз до середины лица, закрывая глаза. Судя по недовольному кряхтению, младенцу это явно не нравится. Но протянуть руку и поправить дурацкий чепчик мне не хватает решимости.
— Правда, она красавица? — спрашивает Вель, и мои брови взлетают вверх от неожиданности.
Но я тут же одергиваю себя и возвращаю лицу бесстрастность.
— Э-э-э… да. Конечно.
— Если хочешь, возьми ее на руки.
— Что?.. — даже отступаю на шаг от колыбели, удивленно глядя на Вель. — Я? Зачем?
Но Лей уже подходит неслышной тенью, ловко вынимает младенца из колыбели, на ходу поправляя чепчик, и протягивает мне. Я инстинктивно подставляю руки, которые все еще плохо меня слушаются и время от времени подрагивают, и она с сомнением кладет ребенка прямо в них. В одной ладони у меня оказывается голова младенца, в другой — крохотная попка. Лей сказала, что девочка крупная, но этот червячок настолько мал… трудно поверить, что когда-нибудь из него вырастет взрослая девица.
— Посмотри, какие у нее умные глаза! — восхищенно произносит Вель.
Я с недоверием гляжу сначала на нее, потом на младенца. Девочка — надо напоминать себе об этом — таращит на меня темно-серые глазки, подернутые странной дымкой, и ума в них не больше, чем в глазах новорожденного поросенка. Крохотный сморщенный рот складывается в букву «О», и теперь маленькое круглое лицо всем своим видом выражает величайшее изумление.
— Э-э-э… да, очень умные. Я заметил.
Звук закрывающейся двери заставляет меня вздрогнуть. Только теперь осознаю, что Лей ушла — сама или по безмолвному указу госпожи, — и мы с Вель остались вдвоем.
Вдвоем, не считая теплого копошащегося свертка у меня на ладонях.
Надо что-то сказать, и я, прочистив горло, решаюсь задать вопрос.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — улыбается она, переводя взгляд с моего лица на младенца и обратно. — Все уже почти забылось.
— Ты… очень страдала?
Улыбка меркнет, и Вель сглатывает, видимо, вспоминая о пережитом.
— Да, это… я была к такому не готова. Лей говорит, что я легко отделалась. Тогда я боюсь себе представить, что означает «тяжело»… Но ты не волнуйся, уже все хорошо. Дон Сальвадоре пока не велит вставать, разве что ненадолго.
Вель выглядит бледной и вновь похудевшей. Нос заострился, круги под глазами стали еще отчетливей. Волосы вымыты и тщательно уложены, тонкая шея сливается белизной с кружевной белоснежной рубашкой: за ней хорошо ухаживают.
Зачем я здесь?
— Как ты… ее назовешь?
Вель вновь расплывается в улыбке — пожалуй, такой счастливой я ее никогда прежде не видел.
— Знаешь… Ты первый, кто спросил меня об этом. Я думала назвать ее Эбигайль, в честь моей матери. Но… Наверное, здесь это имя слишком чужое, его не поймут. — Она смотрит на меня так, что внутри все переворачивается. — А как звали твою мать?
Я с трудом разжимаю внезапно пересохшие губы. Перед глазами встает полный тревоги материнский взгляд — в тот последний раз, когда я ее видел. Тогда она говорила, что ни за что не отпустит меня с вербовщиками, я наследую родовое поместье и должен остаться дома…
— Габриэла.
— Вот как? — изумленно переспрашивает Вель. — Это… не северное имя.
— Тебя это, наверное, удивит, но моя бабушка по матери была южанкой. А дед слишком любил ее, чтобы возражать капризам жены.
— Габриэла… — в устах Вель материнское имя звучит мягче, и я невольно наслаждаюсь его звучанием. — Габи… Это почти как Эбби, да? Думаю, что Диего понравится.
— Да, — усмехаюсь я в ответ на ее улыбку. — Наверное.
Крохотный червячок на моих ладонях шевелится активней, вертит головой, двигает губами и недовольно кряхтит. Я растерянно поднимаю глаза на Вель и вижу ее взгляд, прикованный к младенцу — полный восхищения и нежности. Как странно. Для Диего Адальяро, что станет называться отцом этой крохи, она всего лишь досадное недоразумение. Для меня — непредвиденная случайность, из-за которой придется отложить восстание. А для Вель она — целый мир, в котором нет места никому другому.
Я делаю шаг и протягиваю ей извивающийся сверток.
— Кажется, она хочет есть.
Взгляд Вель странно меняется, когда она принимает ребенка из моих рук. Она вскидывает напряженный взгляд и закусывает губу. Но затем бережно обнимает младенца, чуть слышно шепчет ему ласковые слова и прижимает к налившейся груди.
— Я пойду? — переступаю с ноги на ноги, чувствуя себя лишним.
