Во время овации по городу пронесли сто сорок золотых венков от благодарных жителей сицилийских городов и множество красочных изображений битв римлян с мятежными рабами. На одной из картин была изображена сцена поединка Аквилия с Афинионом. На этой картине консул пронзал вождя рабов своим мечом…
После овации были трехдневные благодарственные молебствия с «божьими трапезами» в честь Двенадцати богов Согласия. В последний день молебствий в Лавтумиях для содержавшихся в них пленных сицилийских мятежников, по распоряжению курульного эдила, была устроена cena libera («свободная трапеза»). Прислуживавшие за столами рабы с заговорщическим видом, словно выдавая большую тайну, нашептывали гладиаторам, что всех победителей в предстоящем бою торжественно отпустят на свободу.
По замыслу устроителей игр гладиаторы должны были выступить в шести групповых схватках с различным вооружением. Сенат постановил провести игры в Большом цирке, в котором не так давно сражались кимвры со своими союзниками тевтонами.
Вечером в Лавтумии прибежала Береника. Вся в слезах, она сообщила Сатиру и его товарищам, что завтрашний бой будет sine fuga, то есть без права помилования побежденных, а победителей заставят биться между собой.
Сатир выслушал подругу спокойно.
– Не плачь, – обняв ее, сказал он. – Я не сомневался, что с нами поступят самым подлейшим образом… Но Рим надолго запомнит этот день, – зловещим тоном добавил он.
Cena libera подходила к концу. Гладиаторы немного подкрепили свои силы едой и выпили чашу дружбы, передавая ее из рук в руки. Лица их были суровы. Еще накануне между ними все было решено: они поклялись умереть смертью героев, но не сражаться друг против друга на потеху врагов.
Сатир обратился к товарищам с последней речью:
– Вы уже один раз обманулись, поверив, что римский консул сдержит свое слово и сохранит вам жизнь и свободу. Но он просто отсрочил позорную казнь, которая согласно закону полагается всем мятежным рабам без исключения. Я предупреждал вас, что от этих законников нельзя ждать ничего хорошего. Они скорее нарушат клятву, данную именем богов, чем позволят себе смягчить свой древний обычай по отношению к рабам, поднявшимся за свободу с оружием в руках. Они считают, что такие рабы должны умереть в назидание всем другим. Сто двадцать тысяч ваших врагов соберутся завтра в Большом цирке, чтобы полюбоваться кровавым зрелищем и чтобы крикнуть тому, кто будет умирать в мучительной агонии: «Ну что, раб? Чего ты добился? Познал ли теперь, кто ты?». Они хотят увидеть ваше отчаяние и ваш позор. Кто-то пустил слух, будто римляне отпустят на свободу победителей в этом бою. Не дайте обмануть себя еще раз! Знайте, что для римлян вы не те гладиаторы, каких обычно набирают ланисты, и тем более не те свободные, какие по договору зарабатывают себе на жизнь собственной кровью, пролитой на арене. Для них вы самые ненавистные враги. Вы для них хуже, чем кимвры и тевтоны, потому что даже эти варвары еще вчера были свободными и гордыми людьми, а вас они презирают и ненавидят как наглых и подлых рабов, посмевших поднять руку на своих законных господ. Они вас ненавидят тем более, что сами еще совсем недавно в сражениях с вами испытывали постыдный страх, не раз обращаясь в позорное бегство. Теперь у них одно желание – уничтожить вас всех до одного и стереть, растоптать память о вас, как будто вас никогда и не было. Но мы были! Мы сражались и побеждали в неравных битвах более сильных и лучше вооруженных врагов. Завтра мы, побежденные, но не покорившиеся, еще раз покажем надменным римлянам, да и всему миру, на что способны люди, презревшие смерть во имя свободы. Оставим будущим поколениям борцов за справедливость достойную память о себе.
Пасмурным утром следующего дня четыреста шестьдесят гладиаторов вывели из Лавтумий и повели через Форум к Мурцийской долине.
– Хоть напоследок нам повезло: лучше Большой цирк, чем цирк Фламиния, – с удовлетворением сказал Сатир шагавшему рядом Алгальсу.
– Не все ли равно, где умирать, – пожал плечами испанец.
Сатир возразил, поясняя:
– Цирк Фламиния рассчитан всего на сорок тысяч мест, а Большой цирк вмещает не менее ста двадцати тысяч зрителей. Приятно сознавать, что сегодня мы одурачим треть римских граждан, чьи имена числятся в последних цензовых списках.
Большой цирк уже на рассвете кишел тысячами зрителей, но поток стекавшихся к нему людей казался нескончаемым. Оппидум, на котором должны были разместиться высшие магистраты и все сенаторы, пустовал почти до полудня.
Чтобы занять зрителей до прихода руководящих лиц республики, курульный эдил, распорядитель игр, приказал выпустить на арену «лузориев» и «пегниариев», потешных бойцов из числа гладиаторов римских школ. Они сражались между собой учебными деревянными мечами и плетьми, прикрываясь небольшими щитами. Этот бой обходился без крови. Участники его отделывались небольшими ушибами и синяками.
Немного поодаль от этих потешных гладиаторов бились кулачные бойцы из свободного сословия. Руки у них были обмотаны цестами – специальными ремнями, обложенными железными бляхами. У римлян бой на цестах вызывал больший интерес, чем сферомахия, когда противники дрались в специальных шарообразных кожаных перчатках, чтобы наносить друг другу более щадящие удары.
В это время в крытых помещениях цирка, предназначенных для лошадей и колесниц в дни скачек и колесничных ристаний, под строгим наблюдением многочисленной стражи переодевались и вооружались гладиаторы, которым предстояло схватиться друг с другом в кровавом и беспощадном бою. Они сбрасывали с себя поношенное тряпье и облачались в яркие разноцветные туники «фракийцев», «самнитов», «галлов», «мирмиллонов», «секуторов» и «ретиариев». Служители цирка выдавали смертникам оружие и снаряжение. Преподаватели гладиаторских школ помогали «андабатам» надевать и застегивать у них на шее шлемы с глухими забралами, после чего подсаживали их на коней.
Стражники были предупреждены, что ни один из участников сегодняшних игр не уйдет живым с арены, поэтому они дивились тому, с каким мужественным спокойствием вели себя эти обреченные на смерть люди, не выказывавшие ни тени страха или подавленности. С самым дружеским видом гладиаторы переговаривались между собой, словно подбадривали друг друга. Лишь возглавлявшие их охрану центурионы и деканы были настороже, опасаясь бунта: никто из них не мог поручиться за то, что эти отважные и крепко спаянные между собой люди не обратят оружие против стражи и зрителей.
Но до самого выхода гладиаторов на арену никаких признаков мятежа не было замечено. Бойцы в порядке, установленном организаторами игр, выступили на арену и были встречены громом аплодисментов и радостными кликами. На оппидуме уже собрались магистраты и сенаторы. Проконсул Сицилии Маний Аквилий явился в цирк вместе со своим другом консулом Гаем Марием. Оба были в превосходном настроении.
Рядом со вторым консулом этого года Луцием Валерием Флакком на скамьях оппидума расположились претор Гай Сервилий Главция и народный трибун Луций Апулей Сатурнин. Они вели между собой оживленную беседу, обсуждая законопроекты Сатурнина о наделении ветеранов земельными участками в захваченных галльских областях и о хлебных раздачах беднейшим римским гражданам. Немного поодаль от них восседали на своих скамьях принцепс сената Марк Эмилий Скавр, консуляр и цензорий Квинт Цецилий Метелл Нумидийский и наиболее решительные противники популяров, причем Метелл, по своему обыкновению, высказывался резко и вызывающе, чтобы слова его доносились до Главции и Сатурнина, самых ненавистных ему после Мария. Он говорил о том, что популяры лезут вон из кожи, стараясь привлечь на свою сторону ветеранов и отбросы плебса, но у них ничего не получится, потому что большинство сенаторов и порядочных граждан против законов Сатурнина.
– Я скорее предпочту уйти в изгнание, чем присягнуть на верность этим законам, если они будут приняты! – воскликнул он, отвечая принцепсу сената, который обмолвился, что в этом деле оптиматам, видимо, придется уступить.
В этот момент на арене цирка началось что-то необъяснимое. Шедший впереди колонны гладиаторов высокий «самнит», поравнявшись с оппидумом, поднял над головой зажатый в руке меч, и все пары бойцов разом остановились. Ликующие вопли зрителей постепенно стихали, сменяясь удивленным гулом.
– Что это
