Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 224
Дом – это наша школа уединения, где мы впервые учимся быть людьми. Его уголки и закоулки таят в себе сладость одиночества; его комнаты обрамляют наш опыт отношений. Его защита, стабильность и безопасность помогают сконцентрировать наше уникальное внутреннее чувство себя, идентичность, которая навсегда наполнит наши дневные грезы и ночные сны. Его укрытия – шкафы, комоды, ящики, замки и ключи – удовлетворяют нашу потребность в тайне и независимости. Двери – запертые, закрытые, полуприкрытые, широко распахнутые – вызывают у нас чувства удивления, безопасности, открытых возможностей и приключений. Башляр постигает смыслы не только человеческого дома, но и гнезд и раковин, «первообразов» дома, передающих абсолютную «изначальность» нужды в безопасном убежище:
Блаженство возвращает нас к первозданности убежища. Физически существо, обретшее чувство укрытия, сжимается в комок, свертывается клубком, съеживается, прячется, затаивается существо, испытывающее физическое блаженство, любит «затаиться в укромном уголке»[1206].
Приют дома – это наш изначальный образ жизни в пространстве, обнаруживает Башляр, формирующий не только экзистенциальный контрапункт между «дома» и «не дома», но и многие из наших самых фундаментальных способов осмысления опыта: дом и вселенная, убежище и мир, внутри и снаружи, конкретное и абстрактное, бытие и небытие, это и то, здесь и в другом месте, тесное и просторное, глубина и необъятность, личное и общественное, близкое и отдаленное, «я» и другой.
Наша семья инстинктивно учитывала эти мотивы, думая о новом доме. Когда мы наконец смогли приняться за осуществление этого проекта, мы стали выискивать долговечные натуральные материалы: старый камень и неказистые деревянные балки, которые выдержали испытание временем. Нас тянуло к старой мебели, которая уже прожила много жизней, наполняя чужие дома. Так и получилось, что стены нового дома стали массивными, почти в фут толщиной, не считая утепления. Результат был именно тот, на который мы рассчитывали: убаюкивающий, мирный покой. Мы знаем, что в этом мире ничто не дает полной гарантии безопасности и уверенности, но спокойствие этого дома и его многослойное молчание нас утешает.
Дни протекают теперь в объятиях этих щедрых стен, где наши души снова могут заполнить пространство и укорениться. Так здание становится домом, а дом – святилищем. Я чувствую это острее всего, когда забираюсь ночью в постель. Я жду, пока не услышу дыхание мужа, которому вторят приглушенные вздохи любимой собаки на полу рядом с нами, кого-то азартно догоняющей во сне. Я продолжаю прислушиваться, я чувствую надежный оплот стен нашей спальни и засыпаю под их колыбельную уединения.
По мнению архитекторов Большого Другого, эти стены должны пасть. Не может быть никакого убежища. Первородный зов к гнезду и раковине отброшен в сторону, словно груда обломков из допотопных человеческих времен. С приходом Большого Другого внутри наших стен, уже не стоящих на страже святилища, обосновывается вся вселенная. Теперь стены – просто наборы координат для «умных» термостатов, камер видеонаблюдения, динамиков и выключателей, которые извлекают и оцифровывают наш опыт с целью управления нашим поведением.
То, что наши стены крепкие и толстые, сегодня не имеет значения, потому что границы, которые задают само ощущение дома, должны быть стерты. Не может быть никаких уголков, в которых можно уютно свернуться и вкусить удовольствия уединенной сосредоточенности на себе. Не может быть никаких тайных укрытий, потому что не может быть никаких тайн. Большой Другой заглатывает прибежище целиком, вместе со всеми категориями понимания, которые берут начало в его базовых дихотомиях: дом и вселенная, глубина и необъятность. Эти нестареющие противоположности, в которых мы обнаруживаем и развиваем свое «я», небрежно смахиваются в сторону, когда в моем холодильнике устраивается сама бесконечность, в зубной щетке болтает целый мир, где-то еще стоит анализатор моей крови, а ветерок в саду перебирает колокольчики, развешенные на ветках ивы, только чтобы их слышала вся планета. Замки́? Они исчезли. Двери? Они распахнуты.
Самой первой жертвой наступления институциональных интересов, вознамерившихся внедрить Большого Другого, падёт самая древняя цитадель – принцип святилища. С самого начала человеческой истории привилегия святилища была противоядием против власти. Даже в древних обществах, в которых царила тирания, право на святилище оставалось нерушимым. Из тотальной власти был выход, и этому выходу соответствовал вход в святилище в виде города, общины или храма[1207]. Ко времени древних греков святилищами были храмы, возведенные по всему греческому миру и служившие целям убежища и религиозных жертвоприношений. Греческое слово asylon означает «неразграбляемый» и основывает понятие святилища как неприкосновенного пространства[1208]. Во многих частях Европы право на убежище сохранялось до XVIII века, будучи привязано к святым местам, церквям и монастырям. Упразднение привилегии святилища было не отказом от самой идеи, а отражением социальной эволюции и установления прочного верховенства закона. Один историк так резюмировал эту трансформацию: «правосудие как святилище»[1209].
В эпоху модерна святость, неприкосновенность и благоговение, которые когда-то были связаны с правом убежища, перешли на конституционные гарантии и декларации неотъемлемых прав. Английское общее право сохранило идею замка как неприкосновенной крепости и перенесло ее на более широкое понятие «дома», святилища, свободного от произвольного вторжения – неразграбляемого. Долгая история привилегии святилища проявляется и в американской юриспруденции. В статье 1995 года правовед Линда Макклейн утверждала, что отождествление дома со святилищем связано не столько со святостью прав собственности, сколько с приверженностью «неприкосновенности частной жизни». Как она заметила,
существует устойчивое представление о том, что должна существовать сфера, недоступная или тайная для всего остального мира, а также идея общественной важности такого защищенного внутреннего пространства…»[1210].
Те же темы развиваются и в рамках психологии. Те, кто хочет выпотрошить святилище, стремятся перейти в наступление, застигнув нас врасплох вызывающим чувство вины вопросом: «Что тебе скрывать?» Но, как мы видели, важнейшая задача выстраивания баланса между собой и другим не может быть адекватно решена без святости «неподключенного» времени и пространства, необходимых для созревания внутреннего сознания и для размышления – размышления о себе самом и размышления самостоятельного. Настоящая психологическая истина состоит в следующем: Если тебе нечего скрывать, ты ничто.
Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 224
