— Ну почему ты мешаешь нам расстаться друзьями? — спросил я.
— Потому что так ты не будешь со мной. Думаю, ты любишь меня, и уверена, что я люблю тебя. У нас есть шанс сделать друг друга счастливыми до конца дней.
— Вряд ли я могу сделать кого-то счастливым до конца дней.
— Ты это говоришь нарочно. Обычное оправдание мужчины, покидающего женщину.
Сьюзен вдруг схватила меню и стала внимательно его изучать, избегая встречаться со мной глазами.
— Интересно, какое блюдо здесь — самое дрянное?
— Я слышал, здесь самые паршивые поросячьи задницы в уксусе.
— Нечего пытаться меня смешить, — буркнула Сьюзен, спрятавшись за меню. — Я ни на секунду не забываю, что сегодня ты бросаешь меня ради другой женщины.
— Та другая является моей женой, — напомнил я.
— Если ты знал, что в конце концов вернешься к своей Салли, почему тогда позволил отношениям между нами зайти так далеко?
— Я этого не предполагал. Уже даже фантазировал о новой жизни с тобой.
— И что же потом случилось?
— Мой характер не позволил. У меня не хватило мужества оставить жену и детей. Это сильнее меня. Со временем ты меня простишь, Лоуэнстайн. Одна часть меня хочет тебя больше всех сокровищ мира, а другая боится грандиозных перемен. И она, эта часть, — гораздо сильнее первой.
— Том, но ты ведь любишь меня, — возразила Сьюзен.
— Можно одновременно любить двух женщин.
— Однако ты предпочел Салли.
— Я решил продолжить ту свою жизненную историю, которую начал раньше. Будь я посмелее, я выбрал бы тебя.
— Ну чем мне тебя удержать? — Сьюзен погрустнела. — Ну ответь мне, пожалуйста. Я не умею просить, но я научусь всем нужным словам и всем поступкам. Помоги мне, Том.
Я закрыл глаза и взял ее руки в свои.
— Сделай так, чтобы я родился в Нью-Йорке. Убери мое прошлое, вообще все, что я знал и любил. Сделай так, чтобы я никогда не встретил Салли и у нас с ней никогда не было детей.
— Мне казалось, если я разбужу в тебе чувство вины и ответственности за меня, это заставит тебя не уезжать, — улыбнувшись, призналась Сьюзен.
— Бесстыжее вы племя, психиатры.
— Том, если у вас с Салли ничего не получится…
Сьюзен умолкла, не договорив.
— Тогда я буду поскуливать и повизгивать у парадной твоего дома. Как ни странно, Лоуэнстайн, сейчас я люблю тебя так, как никогда не любил Салли.
— Так оставайся со мной.
— Я попытаюсь построить нечто новое и прекрасное на развалинах нашего с ней брака. Не знаю, получится ли. Но я попробую. Сегодня те же слова я говорил Саванне.
К нам подошел официант, но Сьюзен махнула рукой, и он послушно исчез.
— Раз уж зашла речь о развалинах… Сегодня звонил Герберт. Просит дать ему еще один шанс. Представляешь, клялся мне, что прекратил отношения с Моник.
— У тебя не возникло желания позвонить Моник и выразить сочувствие?
— Даже по стандартам твоего грубого юмора это не смешно.
— Решил немного разрядить обстановку, а то она такая тяжелая, будто сделана из титана.
— Не собираюсь ничего разряжать. Я сегодня жутко несчастная и имею полное право реветь во весь голос.
— Представил себе умоляющего Герберта. Какой удар по самолюбию маэстро.
— Не умеет он умолять. Я открыла ему правду о наших с тобой отношениях. Для него это невообразимо. Поверить не может, что у меня интимная связь с таким человеком, как ты.
— Расскажи этому сукину сыну, что член у меня как у слона, — с легким раздражением предложил я. — И добавь, что мне во время этих дел очень нравится китайская корзинка[220].
— Я просто похвасталась ему, что в постели мы оба неотразимы, что только треск стоит, как от бекона на сковородке, — пояснила Сьюзен, рассеянно глядя на простертый внизу город.
— Боже, у тебя лексикон как у девиц из стриптиза.
— Ты не представляешь, до чего мне понравилось делать ему больно, — призналась Сьюзен. — А ты рассказал Салли про нас?
— Да.
— Значит, ты просто использовал меня?
— Да, я использовал тебя. Но не раньше, чем полюбил.
— Если бы я тебе действительно нравилась…
— Ты мне не нравишься, Лоуэнстайн. Я тебя обожаю. Ты изменила мою жизнь. Я вновь ощущаю себя цельным человеком. Привлекательным мужчиной. Чувственным, между прочим. Делая для меня так много, ты заставляла меня думать, что все это ради Саванны.
— Вот и конец истории, — заключила она.
— Думаю да.
— Так не будем комкать нашу последнюю ночь.
Сьюзен медленно поцеловала мне руку, палец за пальцем. Над городом дул северный ветер, и небоскреб, в котором мы сидели, слегка раскачивался.
После ужина мы перекочевали в «Радужный зал» Рокфеллер-центра. Мы пили шампанское. Я обнимал Сьюзен, и вновь под нами сверкал и перемигивался Нью-Йорк, а Атлантика гнала свои приливные волны в устье Гудзона. Где-то внизу, в квартире на Гроув-стрит, спала моя сестра, наконец-то вернувшаяся к себе домой. Мы сняли на ночь номер в отеле «Плаза». Мы болтали и занимались сексом. На этот раз мы не строили планов; восемь последних отпущенных нам часов неудержимо таяли. Иногда во взгляде Сьюзен я ловил затаенную надежду на чудо. Но я знал: чуда не будет. Я уже сказал «нет».
Мы простились в зале аэропорта Ла Гуардиа. Я поцеловал ее всего один раз и, не оглядываясь, направился к воротам для пассажиров. Сьюзен окликнула меня:
— Том, помнишь мой сон, где мы с тобой танцевали в метель?
— Я его никогда не забуду.
Сьюзен заплакала, и боль расставания вновь сжала мне горло. Особенно ее последние слова:
— Обещай мне это, тренер. Когда приедешь в Южную Каролину, сделай так, чтобы я тебе приснилась. Не прогоняй сны о своей Лоуэнстайн.
Через год после моего нью-йоркского лета я поехал в Атланту, чтобы встретить отца, освобождающегося из федеральной тюрьмы. Мне хотелось дать ему немного времени перед тем, как на него обрушатся волны искренней, хотя и с оттенком вины, любви. Разделенная, хватившая немало горя семья ждала его, толком не зная, как с ним обходиться. Никто из нас не представлял, какой теперь будет жизнь отца, когда он столько лет провел за решеткой и растерял прежний запал. Отец похудел, его лицо приобрело желтоватый оттенок, появился двойной подбородок. Отец при мне собрал свои нехитрые пожитки. Тюремный чиновник подписал документ об освобождении и заверил, что в тюрьме будут скучать по нему.
