– Так ты или твоя родня похитили его, о, недобрый человек? – отозвался говоривший.
– Да, я его похитил, – подтвердил Лис, – но при помощи хитрости, а не силы.
Тут поднялся в зале великий шум, но вождь закричал с возвышения: «Тише, тише!» – и голоса улеглись, а вождь молвил:
– Уж не хочешь ли ты сказать, что пришёл ты сюда собственной головой заплатить за то, что погубил Халльблита и Заложницу?
– Скорее хотелось бы мне спросить, – отозвался Лис, – что дадите вы мне за тела этих двоих?
Отвечал вождь:
– Ладья, полная золота, не оказалась бы чрезмерной наградой, проживи ты чуть дольше.
Молвил Крошка Лис:
– Как бы то ни было, схожу-ка я за помянутыми телами, а уж в смысле награды положусь на великодушие Воронов.
Тут развернулся он к выходу, но ло! – в дверях уже стоял Халльблит, держа за руку Заложницу; и многие их увидели, ибо двери были широки. А они вошли и встали рядом с Крошкой Лисом, и все в зале повскакивали на ноги и закричали от радости. Когда же шум поутих, воскликнул Крошка Лис:
– О, вождь и вы, люди, если ладья золота – невеликое вознаграждение за то, чтобы вернуть мёртвые тела ваших друзей на родную землю, какую награду получит тот, кто привёз назад тела их и души?
– Пусть сам он выберет себе награду, – постановил вождь. И все сидящие в зале согласились с его решением.
Тогда сказал Крошка Лис:
– Тогда вот что я выбираю: чтобы вы приняли меня в свой клан перед старейшинами былых времён.
Все закричали, что мудрый и мужественный выбор сделал гость, а Халльблит прибавил:
– Прошу вас исполнить его просьбу; и ещё узнайте, что он и без того – брат мой по оружию, ибо обменялись мы обетами побратимства.
Тогда воскликнул вождь:
– О, странники из-за моря, идите сюда, и сядьте промеж нас, и развеселитесь наконец!
И все поднялись на возвышение: Халльблит и Заложница, и Крошка Лис, и шестеро девушек с ними. А поскольку завечерело не так давно, ужин людей Ворона превратился в свадебный пир Халльблита и Заложницы, и в ту же самую ночь женой вошла она в дом Ворона, чтобы родить клану лучших воинов и прекраснейших женщин.
А на следующий день привели они Крошку Лиса на место схода кланов, чтобы предстал он перед старейшинами и стал сыном рода; и так поступили они по слову Халльблита, и ещё потому, что поверили его рассказу о Сверкающей Равнине и о Полях Бессмертия. Четыре девы стали сёстрами клана, а двух других с честью отослали домой к их собственному народу.
О Крошке Лисе говорится, что вскорости позабыл он и утратил всю премудрость, усвоенную от древних, как живых, так и мёртвых, и стал таким, как прочие люди, а вовсе не чародеем. Однако же отличался он исключительной доблестью и силой, и неизменно сопровождал Халльблита повсюду, и вдвоём свершили они немало подвигов, о которых памяти не сохранилось, однако ни эти двое, ни другие люди Ворона более не попадали на Сверкающую Равнину и ничего не слышали о её обитателях.
НА ТОМ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ПОВЕСТЬ О СВЕРКАЮЩЕЙ РАВНИНЕ, ЧТО ЗВАЛАСЬ ТАКЖЕ ЗЕМЛЁЙ ЖИВУЩИХ И ПОЛЯМИ БЕССМЕРТНЫХ.
1890 Примечания
К роману «Сказание о Доме Вольфингов»
«Сказание о Доме Вольфингов и всех родах Марки, изложенное в стихах и прозе» (A Tale of the House of the Wolfings and All the Kindreds of the Mark Written in Prose and in Verse) было впервые опубликовано в 1889 году. В отличие от более поздних романов, время и место действия, а также нравы народов, находящихся в центре повествования, автор описывал, опираясь на известные к концу XIX века исторические данные.
Исторические готы – союз древнегерманских племён, сложившийся на Висле в начале нашей эры. Позже готы переселяются оттуда на нижнее Поднепровье. Хотя имя «готы» является собирательным обозначением большого союза племён в «Сказании…», тем не менее Моррис описывает родовое общество героической эпохи, а быт «готов» больше похож на быт времени, названного историками доримским железным веком. Это была эпоха существования ещё нерасчленённого общегерманского массива, и ни о каких готах для той эпохи говорить уже не приходится.
Таким образом, несмотря на исторический фон повествования, Моррис вводит в роман и довольно сильные черты утопии. Опираясь при подробных описаниях быта германцев на известную в его время информацию (а во многом, скорее всего, на теорию, изложенную Ф. Энгельсом в «Происхождении семьи, частной собственности и государства»), Моррис в то же время не выбирает конкретного момента истории готов, его больше интересует идеология родового общества. Он идеализирует жизнь этого общества, героизируя его. Характерной чертой этой героизации является нерасчленённость функций поэтической и обыденной неритмизованной речи (персонажи свободно переходят на стихи, когда говорят эмоционально). До Морриса такие переходы были узнаваемой чертой шекспировской драмы.
Отходом от жанра исторического романа является и смешение реалий различных эпох: прагерманское, готское, древнеанглийское и древнеисландское оказывается разбавленным отдельными чертами позднего готического Средневековья или даже античности. Наименования готского языческого пантеона богов, как и прагерманского, можно только восстановить с помощью лингвистического анализа, тогда как скандинавский пантеон хорошо известен отечественному читателю по переводу Старшей Эдды и исландских саг, поэтому в комментариях мы будем указывать именно англо-скандинавские параллели, не углубляясь в этимологический анализ.
Первоначально Уильям Моррис предполагал создать трилогию, основанную на историческом материале: «Сказание о Доме Вольфингов», «Корни гор» и «Повесть о Дезидерии». В итоге он отходит от этой идеи, и «Повесть о Дезидерии» остаётся ненаписанной. Роман «Корни гор» является своего рода продолжением «Сказания о Доме Вольфингов». Здесь изображается уже распадающееся родовое общество. Стихотворные вставки (в отличие от «Сказания…») появляются исключительно в виде песен, жизнь становится всё более прозаической. Возникает первичная специализация отдельных родов: городские и лесные ремёсла, пастушество.
Оскар Уайльд в своём обзоре 1889 года, опубликованном в «Пэлл-Мэлл Гэзетт», называя роман произведением «чистого искусства», отмечает, что отмежевание стиля повествования от обыденного языка современности, также как и чередование стихов и прозы в средневековом духе придаёт произведению необычное очарование. «Если результат прекрасен – метод оправдан», – пишет он.
Интересно отметить и заметное влияние, которое оба романа недописанной трилогии оказали на эстетику Толкина, признававшего, что «Мертвые болота и подступы к Мораннону отчасти обязаны Северной Франции после битвы на Сомме. А еще больше они обязаны Уильяму Моррису и его гуннам и римлянам, как, скажем, в “Доме сынов Волка” или в “Корнях горы”»[22]. Толкин заинтересовался стилем Морриса ещё в юности. В одном из ранних писем (к Эдит Брэтт; октябрь, 1914 года) он пишет: «Помимо всего прочего, я пытаюсь переложить одно из преданий [речь идёт о карело-финском эпосе «Калевала» – прим. А. А.] – великолепнейший сюжет и самый что ни на есть трагический, – в виде небольшой такой повести, отчасти в духе романов Морриса, со стихотворными вставками тут и там…»
