Да, звери знают состраданье! Но я не зверь — его не знаю я…
Тут, конечно, заключена логическая ошибка, но разум в подобных случаях не советчик… Я допускаю, что кто-то может находить упоение «мрачной бездны на краю», но человеку нормальному все-таки свойственно испытывать комфорт, находясь как можно дальше от края пропасти…
— Вы окончили философский факультет…
— Еще юридический. Не доучился на радиотехническом.
— А судьба так повернулась, что вы двадцать лет работали в аппарате ЦК, были политическим обозревателем, потом на дипломатической службе… Возникло у вас когда-нибудь ощущение, что это все не ваше?
— Нет, пожалуй, нет… Нет… Хотя, когда я заканчивал школу, долго колебался, выбирая между физико-математическим и историко-гуманитарным комплексом наук. Выбрал, как видите, на всю жизнь второй вариант. Иногда, редко, но все-таки приходила мысль: «Черт побери! А может, было бы лучше, если бы ты стал математиком?» А в общем — нет, я не жалею, что занимался тем, чем занимался.
— Вы сами кем себя чувствуете: журналистом, дипломатом, ученым? Или, может быть, политиком?
— Только не политиком! Я никогда не был внутри политики, на сцене. Я был или за сценой — как, знаете, есть ария «певца за сценой», — или зрителем в первом ряду партера.
— А возникали предложения выйти на сцену?
— Возникали. Но так же и отпадали.
— Политик — это вообще профессия? Или амплуа?
— Профессионалами должны быть чиновники. А политик должен быть умным и порядочным. Ну, еще здоровым. Я — за молодых политиков, людей, которым 40–50 лет.
— Александр Евгеньевич, а как вам общий неучтивый стиль сегодняшней политической журналистики? Преобладающие лозунги либо «Тушите свет», либо «Сливайте воду», и совсем узкое поле остается для серьезной аналитики, разве не так?
— Если политики дают повод журналистам относиться к себе неучтиво — почему же такой возможностью не воспользоваться… Жалобы журналистов, что их время от времени политики норовят заузить, не лишены оснований. Хотя меня удручает общий уровень политической журналистики — она резко деградировала. Упор делается не на поиск здравого смысла, а на поиск скандальных фактов. Неучтивость журналиста — материя тонкая, все зависит от мастерства. Работа журналиста должна регулироваться, во-первых, законом и, во-вторых, профессиональной этикой. У нас плохо работают оба регулятора, в особенности второй. Но третьих, четвертых и пятых регуляторов быть не может. К Ельцину можно по-разному относиться, но за десять лет он ни разу не покушался на свободу слова. Бросается в глаза, просто по контрасту, что команда Путина весь год уделяла журналистике излишнее внимание. Вот сегодня День российской печати. Путин встречается в Кремле с ведущими журналистами и, по моим сведениям, что-то важное должен им сказать. Что — я пока не знаю, новостей пока не слушал, потому что готовился к разговору с вами… Вот вы уйдете — послушаю. А там поживем — увидим…
Далее следовало послесловие интервьюера:
«Позировать на фоне Москвы в зимнем окне Бовин отказался: „Я не Наполеон“. Стали собираться в обратный путь: Шерстенников — проявлять свою пленку, я — расшифровывать свою. Бовин сказал: „А я сниму рубашку, надетую ради вас, и пойду есть гречневую кашу с луком“.
Расшифровав разговор, я подумал вот о чем — не знаю, поймут ли меня студенты РГГУ. Да, мир — театр, и люди в нем — актеры. Сказал бы шахтер или монтер — тоже был бы недалек от истины. Однако нам нравится, что мы все-таки актеры. Мы все больше лицедействуем: политики и журналисты, банкиры и нищие в метро, священники и интернетчики, учителя и ученики.
До чего приятно знать, что по крайней мере один человек сидит в первом ряду партера, подкручивая ус, хмуря брови или усмехаясь, откидываясь на спинку стула или весь подаваясь вперед.
И всегда зная цену всем нашим ужимкам и прыжкам».
К сказанному хотел бы сделать три замечания.
1. В креслах первого ряда партера не положено вертеться, а тем более усмехаться.
