видно то самое сияющее лучами народовластия будущее, — надрывался товарищ Зиновий, — не все контрреволюционные элементы в жизни и быту искоренены! Но мы должны бороться. Бороться всеми силами с мировым капиталом, опутывающим трудового человека! чтобы никакая болезнь или, скажем, хворь… Кхм… Вот скажу вам, про эти случаи…
Тут он немного прервался, потому что подобающих случаев не помнил. Единственной болезнью, которую на его памяти, трудовой человек получил посредством мирового капитала, был перелом ноги форточника Башука. Который был получен в ходе ограбления квартиры главы уездной канцелярии в Волчанске. Умело замаскировав паузу, товарищ Певзнер погладил национализированного котенка и продолжил в новом ключе.
— Есть приметы, товарищи!
И торжественно указал на плакат с человеком-ящерицей, накалывающим на вилы пару темных пятнышек.
— Вот они! Приметы новых времен, что наступают сегодня! Их нужно видеть и им следовать. Верить! Потому что возврата к старому уже не будет! Они повсюду.
— Чтой-то? — уточнила любопытная бабка у пана Штычки.
— Про приметы говорит, пани Вахорова. Вот я вам скажу, что примета на сегодняшний момент самое что ни на есть первое дело. Был у нас прапорщик один в полку, так обязательно как с пушек стреляют, так в штаны срец. И ни разу не ошибся на этом деле, лопни мой глаз. А если в штаны навалить, то это к чему?
— К чему? — спросила собеседница и пожевала усы.
— К печалям и огорчению, пани.
Та согласно кивнула и добавила еще, что если куда пошел да споткнулся, то это тоже не к добру и лучше сидеть дома. Еще лучше плюнуть три раза за порог, тогда вообще ничего дурного случиться не сможет.
— Тише! — шикнул на разговаривающих рябой крестьянин, потому что Зиновий Семенович уже рассказывал о будущем.
— Коровы и лошади уйдут в прошлое, товарищи! Грядет повсеместная и неумолимая механизация и индустриализация быта трудового народа!
— А що будет, заместо коровы, товарищ комиссар? — подал голос кто-то смелый.
— А вместо коровы в каждом дворе будет механическая корова, товарищ. И даже не с двумя! А даже с одной сиськой! И сиськи этой хватит на удовлетворение потребностей всего трудового человека!
— Так у коровы то четыре, товарищ комиссар? — робко кукарекнул собеседник.
— Контра, да? Провокатор мирового капитала? Продался империалистам? — обвинил его маленький товарищ Зиновий. В ответ, задающий вопросы, незримо растворился в толпе и более себя не проявлял.
— Только искоренением! Искоренением мы войдем в будущее, товарищи, — зло заявил в след неосторожному контрреволюционеру Зиновий Семенович, и немного успокоившись, погладил котика, — будущее такого не стерпит! И стряхнет весь мировой капитал в темные глубины истории. Кто был ничем, тот станет всем! Сбросит оковы старых порядков и заживет красиво!
Упомянутые каким-то бесом порядки заставили оратора опять свернуть в сторону и перейти к религиозным вопросам.
— Вот ты! Да, ты! — обличающий палец товарища Певзнера выделил из толпы глупо хлопающего глазами Леонарда, — ты какой веры будешь, солдат?
— Не верующий я, пан комиссар, не верую ни в Бога, ни в черта, — искренне ответил тот и перекрестился. — Вот те крест святой!
— Хорошо! — одобрил собеседник и неожиданно заключил. — Будешь у нас комиссаром.
Пока ошеломленная толпа волновалась с целью выяснить, кого там за просто так назначили комиссаром, товарищ Певзнер воздел руки, как раввин над ковчегом завета, рукоположил пана Штычку в сан:
— И будешь теперь, товарищ солдат, комиссаром музея мирового капитала! Потому что скоро о нем никто не будет помнить. Но нашим первейшим долгом является то, что мы должны сохранить то, с чем каждый прогрессивный борец обязан бороться изо всех сил. Пусть наши потомки ходят и видят, с чем боролись их отцы!
Выражая восторг, Леонард приветственно помахал веником. Сцена при этом выходила совсем торжественной, вроде той, когда алжирского дея обмахивают опахалом от мух. Хотя те вокруг Зиновия Семеновича не кружились по причине зимы.
«Крупы дадут», — подумалось пану Штычке.
— И наделим мы тебя, товарищ, самыми что ни на есть полномочиями! С мандатом! — добавил комиссар Певзнер. Услышав про полномочия и мандат, толпа ахнула.
«И сала», — подумалось пану Штычке еще раз.
Желтый пластмассовый мишка
дата публикации:19.01.2024
Я потихоньку учусь ненавидеть. Не так что бы взять и просто возненавидеть отдельный предмет или человека, нет. Но мой список ненависти пополняется изо дня в день. В нем уже два пункта: потолок, который я рассматриваю всю свою жизнь и выходные дни, когда вокруг тишина. Мне десять месяцев и родился я семимесячным. Я никогда не видел свою мать, но где-то там, в глубине моего растущего мозга, который через пару месяцев готовит мне неприятный сюрприз (диагноз, да-да, диагноз, еще непонятый врачами и вряд ли когда понятый мною), живет воспоминание о ней. Не знаю, как это — рожать в четырнадцать. И не узнаю никогда, ведь я же мальчик.
Саша. Так называет меня суетливая медсестра, изредка появляющаяся на фоне потолка, чтобы дать мне бутылочку. Я люблю такие моменты. И улыбаюсь ей, пока еще беззубым ртом. Не уходи, а? Ну, не уходи, что тебе стоит?! Ведь я так ненавижу потолок и тишину. Я не плачу, потому что давно понял, что это бесполезно и глупо. Вместо этого я улыбаюсь. Улыбаюсь всем, кого вижу. Детям с родителями, сменяющими друг друга на соседней кроватке. Врачам, с умным видом, переворачивающим мое небольшое тельце. Сам я тоже умею переворачиваться, но об этом никто не знает, это мой секрет. Я лежу в специально продавленном медсестрами углублении в сетке кроватки, повернуться в нем невозможно. А им лень смотреть на улыбающегося мальчика. Для них все вокруг итак наполнено улыбками. И я ненавижу собственную ненужность, но и не требую ничего. Просто не знаю, что мне нужно от окружающего меня мира, ведь я никогда ничего не имел.
Хотя нет, все-таки у меня кое-что есть. Желтый пластмассовый мишка, наполненный водой. Его мне кто-то подарил. Сунул в руки. Да! Это моя вещь, которую я время от времени верчу перед глазами. Он замечательный и очень яркий. Все медведи желтые и я их заранее люблю, даже не зная, что это за чувство.
