которую никто не войдет дважды. Становясь все более независимой благодаря усвоению нового опыта и взаимодействию с людьми, она росла и менялась. Рез не менялся, и психолог, работавший с менеджерами его группы, однажды признался Лейни, что Рез («классический пример нарциссического расстройства личности») попросту не способен на это. «Я общался с массой людей, особенно в шоу-бизнесе, страдающих этим недугом, – сказал психолог, – но не видел никого, кто бы от этого излечился».
В общем, каждый рабочий день в токийском порту Лейни садился в надувную лодку «Зодиак» и безмятежно скользил по ровной глади залива до безымянного круглого островка, чтобы там взаимодействовать с идору (глагол «обучать» здесь не подходил). И хотя никто этого не планировал, он погрузил ее в тот поток информации, в котором чувствовал себя как дома (или, по крайней мере, дальше всего от Дыры). Он дал ей, так сказать, инструмент для плаванья, хотя как называется этот инструмент, не знал сам, да и никто не знал. Он показал ей узловые точки этого потока, и они вместе наблюдали, как изменения перетекают из этих точек в физический мир.
Он ни разу не спросил ее, каким образом она собирается «выйти замуж» за Реза, и вообще сомневался, что она это знает – в обыденном смысле слова. Она просто продолжала возникать, существовать и становилась все более настоящей. И Лейни влюбился в нее, хотя понимал, что для того она и была спроектирована – чтобы он, и весь мир вместе с ним, влюбился в нее. Как порождение коллектива разработчиков, она была усиленным отражением желания; и раз дизайнеры постарались на славу, она была сном наяву, объектом любви, близким мировому коллективному бессознательному. Речь шла, как прекрасно понимал Лейни, не только о сексуальном желании (хотя, конечно, он чувствовал его, к своему смятению), но и о самом настоящем, поначалу болезненном, пробуждении его чувств.
Он влюбился в нее, а влюбившись, понял, что сам смысл этого слова стал для него другим, вытеснив усвоенные прежде понятия и концепции. Это абсолютно новое чувство он держал в себе, ни с кем не делясь, и в первую очередь – с самой идору.
И под конец этой истории Коди Харвуд, застенчивый, улыбчивый и уклончивый, – человек, который никогда не вызывал у Лейни ни малейшего интереса, – стал преследовать его как наваждение. Харвуд, чаще всего подаваемый как гибрид Билла Гейтса и Вуди Аллена для двадцать первого века, раньше представлялся Лейни не более чем смутным источником раздражения, одной из тех знакомых «картинок», которые всплывают время от времени в медиа, чтобы затем кануть в вечность – до следующего появления. У Лейни не было никаких идей насчет Харвуда, за исключением того, что этот тип мелькал перед ним всю его жизнь, непонятно почему, и он, Лейни, как-то устал от этого.
Но чем дольше он бороздил потоки данных, связанные с Харвудом и деятельностью его фирмы «Харвуд Левин», тем более очевидным становилось, что это было место схождения узловых точек, своего рода метаузел, и что там затевалось нечто грандиозное, хотя он не мог определить, что именно. Запойное изучение Харвуда и всех харвудских дел привело Лейни к осознанию того, что историю тоже можно рассматривать в терминах узловых точек, и та история, которую обнаружил Лейни, имела мало или вообще никакого отношения к любой общепринятой.
В свое время, конечно, его учили, что история – как и география – мертва. Что история в устаревшем смысле этого слова была всего лишь концепцией. История была повествованием, рассказами, которые мы твердим сами себе о своем происхождении, о прошлых эпохах, и каждое новое поколение по-своему интерпретировало эти рассказы. Так было всегда. История казалась гибкой материей, она зависела от точки зрения. В цифровую эру это стало лишь чересчур очевидным. История была всего лишь способом сохранения данных, объектом манипуляции и интерпретации.
Но история, которую открыл Лейни через искажение восприятия, вызванное многократным приемом «5-SB», выглядела совсем иначе. Она была той самой формой, состоящей из всех возможных рассказов, всех мыслимых версий; она была формой, увидеть которую мог лишь он (насколько он понимал).
Сперва, сделав это открытие, он пытался поделиться им с идору. Может быть, если ей показать эту форму, она, как новая постчеловеческая сущность, просто начнет видеть так же. Но он был разочарован, когда она сказала ему, что такое видение ей недоступно; что она лишена его способности распознавать в истории узловые точки – проявляющуюся структуру – и не надеется обрести такую способность в ходе своего развития.
– Полагаю, это доступно только человеку, – наконец призналась она, когда он настаивал на своем. – Это проявление вашей биохимической природы, усиленной особым образом. Это чудесно, но это не для меня.
А вскоре – так как из-за усиливающейся сложности она все более отчуждалась от Реза, о чем Лейни стало уже известно, – она сама обратилась к нему с просьбой проинтерпретировать информационные потоки, обтекавшие их с Резом. Он это сделал, – впрочем, весьма неохотно, – так как любил ее. Интуиция подсказывала, что вслед за этим ему придется с ней проститься.
Поток данных вокруг Реза и Рэй буквально кишел узловыми точками, особенно в тех местах соединения с сетью, через которые к идору непрерывно поступала тайная информация из «Застенного города», этой полумифической параллельной вселенной надзаконных иконоборцев.
– Зачем ты связалась с этими типами? – спросил он тогда.
– Они нужны мне, – ответила она, – не знаю, в чем дело, но знаю, что это так. Таковы обстоятельства.
– Если бы не они, – сказал он, – у тебя не было бы таких обстоятельств.
– Я знаю. – Улыбка.
Интерес к Харвуду все возрастал, поездки на остров и совместные с идору экспедиции в информационные дебри тяготили его. Ему словно бы стало неловко от того, что она видит его рассеянным, невольно сосредоточенным на другом объекте – и таком банальном. Ощущение присутствия Харвуда, потоки информации, генерируемые им, заполняли Лейни. И однажды утром, проснувшись в токийском отеле, который ему оплачивала группа «Ло/Рез», он решил не ходить на работу.
Спустя время он узнал от Ямадзаки, и это подтверждалось наблюдениями за информационными потоками, что идору тоже покинула Токио. У него были соображения насчет ее контактов с гражданами (ему казалось, что они бы стали настаивать на этом термине) тщательно закамуфлированного в мировой паутине «Застенного города»; в данный момент, очевидно, она была в Сан-Франциско.
Впрочем, он заранее знал, что она там окажется, иначе и быть не могло. По той причине, что именно Сан-Франциско – он понял это, наблюдая за формой событий, – был тем местом, где кончался мир. Заканчивался на
