— Ванна готова, светлейший.
— Г орячая?
— О, да, мой господин, — я пребывала в столь приятном предвкушении, что даже употребила устаревшее «господин».
Центаврианин поднялся со своего места, отложил в сторону планшет, и пошел к ванной комнате.
— Белье, халат и полотенца найдешь в гардеробной.
Гардеробная меня завораживала скоплением натина, поэтому против такого указания я ничего не имела. Я довольно долго выбирала халат — мне нравилось касаться красивых вещей, взяла большое полотенце и начала копаться в ящичках, где было сложено белье. Там выбрала самые обычные боксеры белого цвета и пошла в ванную. Я была готова к ругани, к наказанию, к чему угодно в этом духе, но только не к тому, что увижу центаврианина довольным и порозовевшим.
Я же очень горячую воду налила! И даже спланировала, как буду извиняться, когда он взбесится от того, что чуть не обварился. «Простите, светлейший, я не так вас поняла!»
А он… гнусный любитель кипятка. У него даже кожа не очень-то покраснела. Мой взгляд упал туда, куда барышням смотреть не рекомендуется, и я быстро отвернулась, оставила вещи там, где следует.
— Оставь меня.
«С радостью!»
Я вышла из ванной комнаты и бухнулась на диван. Выпила воды — в горле пересохло. Альбинос нежился в ванне минут десять, после чего позвал меня. Я подошла к двери, приоткрыла.
— Чего желаете, светлейший?
— Зайди.
Пришлось зайти, усиленно отворачиваясь от непристойной картины голого мужчины в прозрачной воде. Щеки у меня предательски покраснели, от влажности несколько прядей у лица закрутились в колечки.
— Возьми полотенце.
Взяла, почти не глядя.
Послышался плеск — владетель встал в полный рост.
— Горничным стыд неведом, — укоризненно протянул центаврианин. — Запомни последовательность. Сначала ты наливаешь мне горячую ванну, приносишь белье и полотенце, уходишь. Спустя десять минут приходишь, берешь полотенце, вытираешь меня, и подносишь халат. Тапочки я не люблю — предпочитаю ходить босиком. Это значит, что пол в моих покоях всегда должен быть чистым. Итак, что ты должна сейчас сделать?
— Вытереть вас, светлейший.
— Так вытирай.
Я вытянула перед собой полотенце так, чтобы оно прикрывало нижнюю часть альбиноса. Мужчина медленно вышел из ванны. Высоченный — не меньше двух метров. И как я должна его вытереть, такого огромного? Во мне самой только метр шестьдесят роста.
— Светлейший, — сглотнула я. — Я… это…
— Что?
— Я до вас не достаю!
— Бери табурет.
«О, Звезды, когда же это мучение кончится?» Я и не представляла, что могу так смущаться. В одной руке держа полотенце, я нашла табурет, пододвинула его к альбиносу, и встала. Руки затряслись.
Я, получается, трогать его должна?
— Ты заснула?
Ладно, он человек, какой-никакой, а не рептилоид с ядовитой чешуей. Я начала промокать полотенцем его волосы и плечи, и так торопилась сделать это побыстрее, что ступила на самый край табурета. Табурет опрокинулся, и я упала на альбиноса, вцепившись в его плечи руками. Мужчина был мокрым после ванны, скользким, поэтому мои руки соскользнули, и я сползла ниже, при этом бедром задела его крепкие ягодицы.
Елки-метелки, как я так смогла?
— Это нападение? — осведомился владетель.
— Это падение, — мой голос задрожал от стыда. — Табурет упал.
Может, владетель сжалился надо мной, а может, ему не хотелось, чтобы на него снова падали — он сказал подать ему халат и белье, и сам закончил вытираться. Я поднесла требуемое, прикрыв глаза, чтобы ничего лишнего не увидеть.
— Вытирала ты меня тоже с закрытыми глазами? — поинтересовался цент. — Тогда неудивительно, что ты упала.
— Я просто не хочу вас смущать, светлейший.
— Мне нечего смущаться, горничная. Так что можешь с чистой совестью смотреть.
— Энгорки смотрят только на своих мужей.
— Бедные энгорки.
Наконец, владетель закончил ванные процедуры и оделся. В черном халате, с порозовевшей кожей, он уже больше напоминал обычного человека, не-отмороженного. Пока я сливала ванну и корила себя за позорное падение, он успел с кем-то переговорить; кто-то зашел в покои. Я подержала руки под холодной водой, приложила к щекам, и выровняла дыхание.
В «гостиную» я вышла уже с нормальным цветом лица.
Владетель лениво пощипывал гроздь ягод фрис.
Мое настроение снова сделало кульбит.
Фрис… В Дарне нет этих ягод, зато в Веронии фрис сладчайший, наивкуснейший. Оттого и вина там самые сладкие, самые пьянящие. Мой рот мгновенно заполнился слюной. На подносе я заметила кое-что еще. Рыбка… Я еще хорошо помню, что такое обычный веронийский ужин: запеченная рыбка, немного овощей, вино. Никакого жира и перебивающих вкус специй, как любят в Дарне.
— Можешь поесть. судя по всему, владетель ничего не попробовал, кроме ягод фрис. Вот и ответ, почему он худой: ничего не ест. А я люблю покушать, очень люблю. Я уставилась на поднос голодными глазами.
— Горничным нельзя ужинать вместе с господами, — проговорила я несчастным голосом.
— Я разрешаю.
Я села как можно дальше от мужчины, в самый уголок дивана, и стала отдавать должное рыбке. Этот шедевр не Гу приготовил! Соли немного, чувствуется какая-то ароматная травка — и только. Вкус рыбы ничем не перебит. Я смаковала каждый кусочек, пока не заметила, как заинтересованно смотрит на меня владетель.
И тут же подавилась, поскорее запила вставший в горле кусочек водой. Альбинос придвинул ко мне тарелку с тушеными овощами. Ах, какие ароматы испускали эти овощи!
— Попробуй.
— Благодарю, светлейший. — Какой бы я ни была голодной, при нем ничего в горло не лезет. — Я сыта.
— Немного рыбы — и все? Так горничные питаются?
— Вы тоже мало едите, светлейший.
— Мне много не нужно.
— И мне, светлейший.
Именно этот момент мой желудок выбрал, чтобы несогласно забурчать. Альбинос улыбнулся и подвинул блюдо еще ближе ко мне; я приготовилась встать и отойти. В дверь постучали, и в покои заглянул шкафообразный.
— Гостьи прибыли.
— Прекрасно. Пригласи их.
«Гостьи» — как красиво цент назвал распутных девок. Правда, меньше всего эти великолепные женщины походили на распутных. Платья элегантные, волосы затейливо собраны, а макияж хоть и яркий, но такой искусный! Но больше всего на меня произвело впечатление то, как блудницы держались. В них было то, что я давным-давно потеряла: мягкая, очаровывающая, обезоруживающая женственность. И неважно, что они ее продают.
